Девушка с жемчужной сережкой

– А ты думаешь, что я стану такой же, как служанка в красном платье?

– Только если позволишь ему напоить тебя, – сказал Питер, глядя мне в лицо.

– Мой хозяин не хочет рисовать меня вместе с Ван Рейвеном, – немного поколебавшись, сказала я.

Мне не хотелось упоминать хозяина.

– Вот и отлично. Я тоже не хочу, чтобы он тебя рисовал.

Я закрыла глаза. Мне становилось нехорошо от густого запаха навоза.

– Ты попалась, Грета, – более ласковым голосом сказал Питер. – Тебе нечего там делать. Они все чужие.

Я открыла глаза и отступила на шаг.

– Я пришла сказать тебе, чтобы ты не верил сплетням, а не слушать твои обвинения. И вижу, что пришла зря.

– Не говори так. Я тебе верю. – Он вздохнул. – Но ты не вольна распоряжаться собственной судьбой. Неужели тебе это не ясно? – Не дождавшись от меня ответа, он добавил: – А если бы твой хозяин хотел нарисовать тебя с Ван Рейвеном – ты смогла бы отказаться?

Я сама задавала себе этот вопрос, но ответа на него не нашла.

– Спасибо, что ты напомнил мне, как я беззащитна, – огрызнулась я.

– Со мной ты не была бы беззащитна. Мы вели бы собственное дело, зарабатывали собственные деньги, сами распоряжались бы собственной жизнью. Разве тебе этого не хочется?

Я смотрела на него, на его ясные глаза, золотистые кудри, оживленное надеждой лицо. Какая же я дура, что отталкиваю его.

– Я пришла поговорить с тобой вовсе не об этом. Я еще слишком молода, – прибегла я к прежней отговорке и подумала, что может наступить время, когда я уже буду недостаточно молода.

– Я никогда не знаю, о чем ты думаешь, Грета, – просительно сказал он. – Ты всегда так спокойна. От тебя слова не добьешься. Но про себя ты думаешь много всякого. Иногда я вижу это в глубине твоих глаз.

Я поправила капор, проверяя, не выбились ли из-под него отдельные волоски.

– Все, что я хотела сказать, – это что картины не будет, – заявила я, ничего не ответив на его последние слова. – Мария Тинс мне это обещала. Но не говори об этом никому. Если кто-нибудь на рынке спросит тебя обо мне, не отвечай ничего. Не пытайся меня защищать. Иначе об этом может прослышать Ван Рейвен, и ты нам только навредишь.

Питер уныло кивнул и поддел носком башмака кучку грязной соломы.

«Придет день, когда я не смогу его уговорить, и он махнет на меня рукой», – подумала я.

В награду за сговорчивость я позволила ему затащить меня в проулок недалеко от Скотного рынка и там обнимать себя и гладить мне грудь. Я старалась получить от этого удовольствие, но меня все еще подташнивало от запаха навоза.

Что бы я ни говорила Питеру-младшему, сама я совсем не была уверена, что Марии Тинс удастся сдержать свое обещание. У нее было замечательное чутье и сильная воля, она умела настоять на своем, однако не могла соперничать с Ван Рейвеном. Я плохо представляла себе, как они сумеют выкрутиться и не выполнить желание Ван Рейвена. Он пожелал картину, где его жена смотрела бы прямо на художника, и хозяин написал такую картину. Он хотел картину со служанкой в красном платье – и получил ее. Если он теперь хочет меня, почему бы ему меня не заполучить?

* * *

И вот настал день, когда трое мужчин привезли к дому клавесин, прочно привязанный к телеге. За ними следовал мальчик, который тащил контрабас размером больше его самого. Эти инструменты не принадлежали Ван Рейвену – он одолжил их у какого-то своего родственника, любителя музыки. Весь дом собрался посмотреть, как рабочие втаскивают клавесин по крутой лестнице. Корнелия стояла у подножия лестницы – если бы они уронили инструмент, он упал бы прямо на нее. Я хотела оттащить ее в сторону, и, если бы это был любой другой из детей, я так и сделала бы. Но тут не стала вмешиваться. Наконец Катарина приказала Корнелии отойти в безопасное место.

Клавесин подняли по лестнице и по указанию хозяина затащили в мастерскую. Когда рабочие ушли, он позвал Катарину. За ней наверх поднялась Мария Тинс. Через несколько мгновений мы услышали звуки клавесина. Девочки сидели на ступеньках лестницы, а мы с Таннеке стояли в прихожей и слушали.

– Кто это играет? – спросила я Таннеке. – Катарина или твоя хозяйка?

Я не могла поверить, что это играла одна из женщин: может быть, играл хозяин, а Катарину он просто пригласил послушать?

– Конечно, это играет молодая госпожа, – понизив голос, ответила Таннеке. – С чего бы иначе он стал звать ее наверх? Она хорошо играет. Ее учили музыке, когда она была девочкой. Но ее отец оставил клавесин у себя, когда разошелся с моей хозяйкой. Неужели ты не слышала, как молодая госпожа жалуется, что у них нет денег на клавесин?

– Нет.

Подумав, я спросила:

– Может быть, он собирается нарисовать ее вместе с Ван Рейвеном?

Таннеке наверняка слышала рыночные сплетни, но не обмолвилась об этом ни словом.

– Нет, хозяин никогда ее не рисует. Она не может сидеть спокойно.

На следующий день он пододвинул к инструментам стол и стулья и поднял крышку клавесина, на которой был нарисован пейзаж: камни, деревья и небо. Он постелил скатерть, а контрабас задвинул под стол.

Через несколько дней Мария Тинс позвала меня к себе в комнату с распятием.