Девушка с жемчужной сережкой

Я сидела на постели в своей чердачной комнате, пока он разговаривал с Катариной и Марией Тинс, пока они искали бабушкин гребень в одежде Корнелии и среди игрушек. В конце концов Мартхе нашла гребень в большой раковине, которую им подарил булочник, когда пришел за своей картиной. Тогда-то Корнелия, видимо, и подменила гребень у меня на чердаке, где в это время играли девочки, и спрятала мой гребень в первое подвернувшееся место.

Корнелию выпороли, но сделала это Мария Тинс. Хозяин заявил, что наказывать детей не входит в его обязанности, а Катарина просто отказалась, хотя и знала, что девочка заслуживает наказания. Мартхе мне потом сказала, что Корнелия не плакала во время порки, а презрительно улыбалась. Ко мне на чердак пришла опять же Мария Тинс.

– Что ж, девушка, – сказала она, опираясь на стол для красок, – наделала же ты дел.

– Я ничего не делала, – возразила я.

– Это верно, но ты нажила врагов. У нас никогда не было столько неприятностей из-за прислуги. – Она усмехнулась, но не очень весело. – Но он тебя по-своему поддержал, а это важнее, чем то, что на тебя будут наговаривать Катарина, или Корнелия, или Таннеке, или даже я.

Она бросила мне бабушкин гребень. Я завернула его в носовой платок и положила в сундучок. Затем я повернулась к Марии Тинс. Если я не спрошу ее сейчас, я никогда не узнаю. Может быть, она мне скажет.

– Сударыня, прошу вас… Что он обо мне сказал?

Мария Тинс посмотрела на меня так, словно знала всю мою подноготную.

– Только не загордись, милая. Он про тебя почти ничего не сказал. Но все и без слов было ясно. То, что он спустился вниз и занялся этим делом, говорило само за себя – моя дочь поняла, что он на твоей стороне. Хотя он упрекнул ее только в том, что она плохо воспитала детей. Очень ловкий ход – не защищать тебя, а обвинять ее.

– Он сказал ей, что я… помогаю ему с красками?

– Нет.

Я постаралась скрыть разочарование, но, видимо, сам мой вопрос все ей объяснил.

– Но я ей сказала – как только он ушел, – добавила Мария Тинс. – Куда это годится – чтобы ты от нее пряталась и делала что-то за спиной хозяйки дома?! – Эти слова вроде как звучали мне упреком, но потом она пробурчала: – Мог бы вести себя и достойнее.

Она умолкла, видимо пожалев, что высказалась слишком откровенно.

– А что сказала хозяйка?

– Она, конечно, не обрадовалась, но она больше боится его гнева. – Помолчав, Мария Тинс добавила: – Но есть еще одна причина, почему она не придала этому большого значения. Она беременна.

– Опять? – не удержалась я.

Мне было непонятно, зачем Катарине столько детей, когда у них так мало денег.

Мария Тинс нахмурилась:

– Придержи язык, девушка.

– Извините, сударыня.

Я уже пожалела, что у меня вырвалось это слово. Кто я такая, чтобы указывать, сколько им иметь детей?

– Доктор смотрел ее? – спросила я, чтобы загладить свою вину.

– Ей это не нужно. Она и так знает все признаки. Не в первый раз! – На минуту лицо Марии Тинс выдало ее тайные мысли – она тоже не понимала, зачем нужно столько детей. Потом она посуровела: – Иди занимайся своими делами и старайся держаться от нее подальше. Можешь ему помогать, но не надо, чтобы это бросалось всем в глаза. Не так-то уж прочно твое положение в этом доме.

Я кивнула, глядя на старческие руки Марии Тинс, пока она уминала табак в трубке. Потом зажгла ее и затянулась. И опять усмехнулась:

– Видит Бог, у нас никогда не было столько неприятностей из-за прислуги.

В воскресенье я отнесла гребень домой и отдала матушке. Я не стала ей рассказывать про то, что случилось, – просто сказала, что служанке не подобает хранить такую дорогую вещь.

* * *

После случая с гребнем отношение ко мне в доме заметно изменилось. Больше всего меня удивила перемена в обращении Катарины. Я думала, что она будет придираться ко мне еще больше, чем раньше, – давать еще больше работы, ругать по всякому поводу и всячески отравлять мне жизнь. Но она как будто стала меня бояться. Она сняла ключ от мастерской со своей драгоценной связки и отдала его Марии Тинс. Больше она не запирала и не отпирала для меня мастерскую. Она оставила свою шкатулку в мастерской и, когда ей что-нибудь оттуда было нужно, посылала за этим мать. Катарина всячески избегала меня, а я, заметив это, тоже старалась держаться от нее подальше.

Она ничего не говорила по поводу моих занятий красками. Наверное, Мария Тинс убедила ее, что с моей помощью хозяин станет работать быстрее – чтобы содержать ребенка, который должен был родиться, и тех, что уже были. Она приняла к сердцу его упрек в плохом воспитании детей, что, в конце концов, было ее главной обязанностью, и стала больше проводить с ними времени. Она даже начала учить Мартхе и Лисбет читать и писать, в чем ее поддержала Мария Тинс.

А в той перемена не была такой заметной, но она тоже стала обращаться со мной с большим уважением. Конечно, я оставалась просто служанкой, но она не так пренебрежительно ко мне относилась, как иногда к Таннеке. И не игнорировала мои слова. Она, конечно, не спрашивала моего мнения, но я перестала чувствовать себя совсем чужой в этом доме.