Девушка с жемчужной сережкой

– Пожалуйста, – тихим голосом сказала я Питеру, – не говорите такого ни ей, ни кому-нибудь еще из их семьи. Не надо даже на эту тему шутить. Я их служанка – и ничего больше. Намекать, что я от них уйду, – это неуважение к ним.

Питер-старший молча глядел на меня. Цвет его глаз менялся с каждым изменением освещения. Думаю, что даже хозяин не смог бы уловить все эти перемены на холсте.

– Может, ты и права, – признал он. – Придется мне впредь поосторожней тебя дразнить. Но одно я тебе твердо скажу, моя милая: к мухам тебе надо привыкать.

* * *

Хозяин не отдал Катарине шкатулку и не отправил меня назад в подвал. Вместо этого он стал каждый вечер приносить жене ее драгоценности, и она запирала их в шкаф в большой зале – туда же, где держала желтую накидку. Утром, отпирая мастерскую и выпуская меня, она вручала мне шкатулку, ожерелье и серьги. Я первым делом относила шкатулку и ожерелье на стол и вынимала серьги, если жена Ван Рейвена должна была прийти позировать. Катарина наблюдала с порога, как я вымеряю расстояние с помощью ладоней и пальцев. Любому человеку мои действия показались бы весьма странными, но она ни разу не спросила меня, что я делаю. Она не смела.

Корнелия, видимо, прослышала про историю со шкатулкой. Может быть, как Мартхе, она подслушала разговор родителей. Может быть, подсмотрела, как Катарина поднимается со шкатулкой наверх по утрам, а хозяин вечером приносит драгоценности обратно. Во всяком случае, Корнелия унюхала, что дело нечисто, и решила сама ко всему этому приложить руку.

Она меня почему-то не любила – не знаю отчего, но она не верила мне.

Начала она, как и в истории с порванным воротником и краской на моем фартуке, с просьбы. Однажды дождливым утром Катарина заплетала косы, а Корнелия крутилась поблизости. Я крахмалила простыни в прачечной комнате и не слышала их разговора. Но не иначе как Корнелия предложила, чтобы мать воткнула в волосы черепаховый гребень.

Через несколько минут Катарина появилась в двери, которая отделяла кухню от прачечной, и объявила:

– У меня пропал один из моих гребней. Ты его не видела, Таннеке? А ты? – Она обращалась к нам двоим, но ее суровый взгляд был устремлен на меня.

– Нет, госпожа, – сказала Таннеке, выходя из кухни и тоже глядя на меня.

– Нет, сударыня, – сказала и я.

И когда я увидела в прихожей Корнелию, которая со своей обычной каверзной ухмылочкой заглянула в кухню, я поняла, что она опять затеяла что-то против меня.

«Она будет меня травить, пока не выгонит из дому», – подумала я.

– Но кто-то должен знать, куда он делся! – настаивала Катарина.

– Хотите, я помогу вам еще раз поискать в шкафу? – предложила Таннеке. – А может, где еще стоит поискать? – значительно спросила она, глядя на меня.

– Может быть, он в вашей шкатулке, – предположила я.

– Может быть.

Катарина пошла в прихожую. Таннеке последовала за ней.

Поскольку предложение исходило от меня, я была уверена, что Катарина ему не последует. Но когда я услышала, что она поднимается по лестнице, я поняла, что она направляется в мастерскую, и поспешила за ней, зная, что я ей понадоблюсь. Она ждала меня в дверях мастерской вне себя от гнева. Корнелия околачивалась тут же.

– Принеси мне шкатулку, – тихо сказала она.

В ее словах звенел металл, которого я раньше никогда не слышала: запрет входить в мастерскую был для нее невыносимо унизителен. Она часто говорила резко, даже кричала на меня, но этот тихий, сдержанный голос был гораздо страшнее.

Я слышала, что хозяин занят на чердаке. Я даже знала чем – он растирал ляпис для синей юбки.

Я взяла шкатулку и подала ее Катарине, оставив жемчуг на столе. Не сказав ни слова, она унесла ее вниз. Корнелия опять потащилась за матерью, как кошка, ожидающая, что ее сейчас накормят. Катарина пойдет в большую залу и переберет все свои украшения, чтобы узнать, не пропало ли еще что-нибудь. Может быть, что-нибудь и пропало – поди догадайся, какой каверзы можно ждать от девчонки, которая хочет мне навредить.

Но гребня в шкатулке она не найдет. Я знала, где он.

Я не пошла с Катариной, а поднялась на чердак. Хозяин посмотрел на меня с удивлением, и на минуту толкушка повисла над чашей. Но он не спросил меня, зачем я пришла, а опять взялся толочь ляпис. Я открыла сундучок, где хранила свои пожитки, и развернула носовой платок, в который был завернут гребень. Я не так уж часто на него смотрела: в этом доме мне не только не подобало его носить, но даже не хотелось им любоваться. Он слишком напоминал мне о том, чего у меня никогда не будет. Но сейчас я внимательно в него вгляделась и поняла, что это не бабушкин гребень, хотя и очень на него похож. Его зубья были длиннее и более сильно изогнуты; кроме того, поверху у него шли маленькие зазубрины. Этот гребень был лучше бабушкиного, но ненамного.

«Увижу ли я когда-нибудь бабушкин гребень?» – подумала я. Я так долго сидела на постели, положив гребень на колени, что хозяин опять перестал работать и спросил:

– Что случилось, Грета?

Он говорил мягким голосом, и это помогло мне воззвать к его помощи:

– Пожалуйста, помогите мне, сударь.