Девушка из Дании

Ключ от двери торчал в замочной скважине. Эйнар хотел запереться, но передумал: Грета никогда не входила без стука. Такое случилось лишь однажды, в раннем супружестве – Грета неожиданно вошла в ванную, когда Эйнар мылся, громко распевая народную песенку: «Жил да был на болоте один старичок…» Невинное зрелище – молодая жена увидела, как муж моется и самозабвенно поет. Тогда, стоя в ванне, Эйнар заметил на лице Греты явное возбуждение.

– Продолжай, – сказала она и подошла ближе.

Эйнар же почти не мог дышать, чувствуя себя голым, беззащитным, сконфуженным. Он скрестил костлявые руки на торсе, ладонями, как фиговыми листочками, прикрывая пах. Видимо, до Греты наконец дошло, в чем дело, потому что она вышла из ванной, смущенно пробормотав:

– Прости. Мне следовало постучать.

Эйнар разделся, стоя спиной к зеркалу. В ящике прикроватной тумбочки лежали белый рулончик медицинского пластыря и ножницы. Пластырь лип к пальцам, а на ощупь напоминал холщовую ткань. Эйнар отмотал кусок пластыря, разрезал его на пять частей и прилепил каждую к кроватному столбику. Потом закрыл глаза, чувствуя, как плавно спускается вниз, по темному туннелю своей души, оттянул пенис вверх и пластырем приклеил его к паху.

Трусики были сделаны из какой-то эластичной ткани – наверняка изобретение американцев, подумал Эйнар. «Нет смысла переплачивать за шелковое белье, которое ты наденешь всего раз или два», – сказала Грета, вручая ему сверток, и он постеснялся ей возразить.

По форме трусики были квадратные, по цвету – серебристые, как перламутровые вставки на китайской ширме; хлопчатобумажный пояс для чулок украшали мелкие кружева. Чулки удерживались на месте восемью изящными латунными зажимами – сложность этого приспособления до сих пор завораживала Эйнара. Косточки авокадо, завернутые в шелковые платки, испортились, и теперь он вставлял в неглубокие чашки камисоли две круглые морские губки.

Эйнар через голову надел платье. На шкатулку с косметикой он теперь смотрел как на палитру. Тонкими мазками подчеркнуть брови. Накрасить веки. Очертить контуры губ. Растушевать на скулах румяна. Процесс напоминал ему живопись: точно так же чистый холст под его кистью превращался в зимний Каттегат.

Одежда и макияж имели немалое значение, однако для полной трансформации требовалось спуститься по тому самому внутреннему туннелю с чем-то вроде обеденного колокольчика в руке и разбудить Лили. Ей нравился этот хрустальный звон. Главным для Эйнара было вывести Лили наружу, крепко держа ее потную ладонь в своей, и убедить в том, что яркий грохочущий мир принадлежит ей.

Он сел на кровать. Закрыл глаза. С улицы доносился беспрестанный рокот автомобильных моторов. Ветер бился в стеклянные балконные двери. Под закрытыми веками Эйнар видел, как в черноте вспыхивают разноцветные пятна, похожие на фейерверки, озарявшие небо над гаванью Ментона в прошлую субботу. Он слышал, как замедляется ритм его сердца. Чувствовал, как расплющивает пенис липкая лента пластыря. Из горла Эйнара вырвался легкий вздох. По рукам, по спине вдоль позвоночника побежали мурашки.

Вздрогнув, он превратился в Лили. Эйнар исчез. Лили будет позировать Грете этим утром. Это она будет прогуливаться с Хансом по причалу, заслоняя глаза от августовского солнца. От Эйнара останется лишь упоминание в беседе: «Он сильно скучает по Синему Зубу», – скажет Лили, и мир ее услышит.

И снова эта двойственность. Две половинки грецкого ореха. Две створки раскрытой раковины.

Лили вернулась в гостиную.

– Спасибо, что пришла так быстро, – сказала Грета. Она разговаривала с Лили вполголоса, словно боялась, что от резких звуков та рассыплется. – Садись сюда. – Грета взбила диванные подушки. – Одну руку закинь на спинку и смотри на ширму.

Сеанс длился все утро и большую часть дня. Лили, сидя в уголке дивана, рассматривала картину, выложенную перламутром на китайской ширме: рыбацкая деревушка, поэт в пагоде под ивой. Она проголодалась, но заставила себя не думать об этом. Раз Грета не прекращает работу, то и она не проявит слабости. Ради Греты. Это ее подарок Грете, единственное, что может дать Лили. Придется потерпеть. Дождаться, пока Грета скажет, что делать дальше.

* * *

Ранним вечером Ханс и Лили отправились на прогулку по улицам Ментона, останавливаясь у киосков, где продавались лимонное мыло, фигурки из оливкового дерева и засахаренный инжир в коробочках. Они говорили о Ютландии, о свинцово-сером небе и истоптанной кабанами земле, о семьях, что жили на одном и том же месте сотни лет, о многих поколениях близкородственных браков и неразбавленной крови, которая все густела и густела, в конце концов превращаясь в навозную жижу. После смерти отца Ханс стал бароном Аксгилом, но титул свой ненавидел.

– Вот почему я уехал из Дании, – пояснил он. – Аристократия вымерла. Будь у меня сестра, мать непременно заставила бы меня на ней жениться.

– Вы женаты?

– Увы, нет.

– И не хотите?

– Когда-то хотел. Была одна девушка, которую я мечтал взять в жены.

– Что же с ней стало?