Девушка из Дании

– А по-моему, обязательно, – возразила Лили. – Супружество – это как третий человек. Новый, отличный от двоих, его составляющих.

– Пусть так, но это не всегда к лучшему, – сказал Ханс. – И вообще, откуда вам столько известно об этом?

В эту минуту что-то заставило Лили проверить, на месте ли сумочка. Ее рука нащупала лишь холодный металл спинки стула.

– Пропала, – выдохнула она так тихо, что Ханс наморщил лоб и переспросил:

– Что?

– Сумочка пропала, – повторила Лили.

– Цыгане! – Ханс вскочил из-за столика. Кафе располагалось на небольшой площади, к которой сходилось шесть улочек. Ханс пробежал немного вдоль первой, убедился, что воришек на ней нет, метнулся на вторую. Лицо его налилось краской. – Идемте в полицию, – наконец произнес он.

Ханс оставил на столике несколько франков, предупредил насчет цыганят другую посетительницу кафе, чья мягкая сумочка-торба так же висела на спинке стула, взял Лили за руку и повел за собой, но прежде аккуратно поцеловал в щеку, должно быть, заметив, как густо она напудрена.

В сумочке всего-то и было немного денег да тюбик помады. Сумочка – нежно-кремовая, из лайки, с круглыми ручками – принадлежала Грете. Лили не имела за душой ничего, кроме помады, нескольких платьев, двух пар туфель, камисолек и нижнего белья. Ее ничто не обременяло – в этом-то и крылась часть привлекательности той, ранней Лили: она приходила и уходила, не беспокоясь ни о чем, кроме ветра, игриво задиравшего ей подол.

Полицейский участок стоял посреди place[32] в окружении апельсиновых деревьев, образующих небольшой парк. В окнах участка отражалось вечернее солнце; до слуха Лили доносился стук, с которым владельцы окрестных лавок закрывали ставни. Она вдруг вспомнила, что в сумочке остались и солнцезащитные очки, забавное приспособление с подъемными стеклышками – подарок от отца Греты, присланный из Калифорнии. Грета рассердится, что их стянули, что Лили все прозевала. И уже в тот момент, когда они с Хансом подошли к крыльцу участка, где разлеглось семейство облезлых, некогда белых уличных кошек, Лили вдруг сообразила: заявлять о краже сумочки нельзя. Она резко остановилась. У нее нет ни паспорта, ни иных документов; более того, у нее – никто об этом до сих пор не спрашивал, а ей самой и в голову не приходило задумываться, – нет даже фамилии!

– Давайте не пойдем в участок, – сказала она. – Не стоит поднимать шум из-за какой-то старой сумочки.

– В таком случае обратно вам ее не получить.

– Ничего страшного. Да и Грета меня ждет. Знаете, я сильно опаздываю. Грета хотела, чтобы сегодня я ей еще попозировала.

– Она поймет.

– Нет, она уже заждалась. Я прямо чувствую.

– Идемте же. – Ханс взял Лили за запястье и вынудил подняться на первую ступеньку, хотя все еще действовал шутливо, как бы по-отечески.

Он потянул снова, на этот раз настойчивее. Правда, Лили не было по-настоящему больно – скорее, неприятно, как от агрессивного рукопожатия.

В эту самую секунду – Лили так и не поняла, с чего вдруг, – они оба посмотрели на лиф ее платья. На белой, в розовую ракушку, ткани темнело круглое пятно крови, красное почти до черноты. Оно расплывалось во все стороны, точно круги от брошенного в пруд камешка.

– Лили, вы ранены? – воскликнул Ханс.

– Нет, нет, – забормотала она. – Со мной все в порядке. Все будет в порядке. Мне просто нужно домой, к Грете. – Лили чувствовала, как съеживается, сжимается изнутри, отступает в туннель, в глубине которого скрыто ее обиталище.

– Позвольте вам помочь. Что мне для вас сделать?

С каждой секундой Ханс как будто удалялся от нее все сильнее, его голос звучал глухо, словно из железной трубы. Все повторялось, как на балу в ратуше: несмотря на обильное кровотечение, Лили ничего не чувствовала и даже не представляла, откуда и почему льется эта кровь. Она была напугана и возбуждена одновременно, точно ребенок, случайно убивший зверушку. Тоненький голосок в мозгу пищал: «Скорее!» – отчаянный голосок, в котором одновременно сквозили и паника, и наслаждение короткой драмой, разыгравшейся августовским вечером в Ментоне. Лили бросила Ханса на ступеньках полицейского участка и помчалась прочь, сворачивая на каждом углу. Она бежала от него так же, как от нее убегали маленькие цыганята, а пятно на платье продолжало расползаться, неумолимо и зловеще, словно болезнь.

Глава десятая

Грета сменила стиль: перешла на яркие пастельные цвета, особо предпочитая желтые, леденцово-розовые и серовато-голубые оттенки. Она все так же писала исключительно портреты, все так же использовала краски в стеклянных пузырьках с ненадежными пробками, которые заказывала в Мюнхене. Однако если прежние ее работы выглядели ясными, серьезными и официальными, то нынешние, яркие и легкомысленные, напоминали, как выразилась Лили, конфеты-тянучки. Портреты были большие, и почти на всех теперь была только Лили, изображенная где-нибудь на открытом воздухе: посреди макового поля, в лимонной роще или на фоне холмов Прованса.