Девочка со спичками

– Так это правда… Но как… Как это возможно?..

– Не-ет! Не правда! Ты не можешь этого знать! Не должен!

– Эй… – Он дотронулся до ее ладони.

Макс отдернула руку – и провалилась в его взгляд.

Соколов ничего не сказал больше. Просто придвинулся к ней, скользя промокшими джинсами по бордюру, и обхватил ее длинными худыми руками – темный, разбитый, дрожащий, как в лихорадке, – словно они давно уже были единым целым.

Черный человек.

И ей стало тепло и больно, и эта боль сотрясла ее до основания, и она раскрылась отчаянным криком ему навстречу.

Он смотрел застывшими глазами в пространство и держал ее изо всех сил – рыдающую, хрупкую статуэтку, – и не мог найти слов.

Трамвай загудел вдалеке, размазывая в дождливой взвеси желтки габаритных огней.

Они вжались в стену тоннеля, пропуская звенящий состав: тот пролетел, разрывая полумрак брызгами дождевой ртути.

Потом они видели еще несколько таких же, стоя в нише темноты, неотделимые друг от друга.

Макс еле слышно выдохнула ему в жилет:

– Это был мой отец. Не спрашивай.

Игорю хотелось разорвать эти слова – руками, зубами, чем угодно, лишь бы не ощущать их неподъемную тяжесть. Он нашел в себе силы кивнуть – и услышал в ответ тихое:

– Спасибо.

* * *

Он плохо помнил, как они добрались на беспилотном такси до Маленькой Венеции. Макс скинула их вещи в багажник Geely, и они спешно уехали на окраину Москвы, куда-то почти в спальный район. Он не возражал и ничего не спрашивал – не было сил. Он просто лежал на пассажирском сиденье в темноте, пока она пыталась с часов подтвердить бронь на новую квартиру.

Сейчас Соколов стоял в ванной. Кровавая вода стекала по ногам, а он просто смотрел, как теплая белая поверхность под ним становится розовой. Толком ни руку, ни ногу было не поднять: боль качала его, как колыбель, глаза заливало дымным кипятком из-под душа, но он не мог и не хотел поворачивать кран, чтобы сделать хоть чуточку холоднее. Его трясло под кипящей серой; что-то лопалось внутри, как липкие пузыри, – боль, боль, боль, она накатила внезапно, и уронила его на дно ванны – и он закричал, скрутившись в голый кровавый ком, одним ухом в воде.

– Игорь! – Робкий стук в дверь. – Помощь нужна?

Он зажал рот рукой, и его брови жалко скривились – но больше ни один звук не проник наружу, только глухие толчки из центра груди, скованной мокрым жилетом. На грудь можно наступить – и сердце заткнется. Как всегда.

«Как всегда. Откуда ты это знаешь?»

– Н-нет… – голос так позорно дрожал, что он впился зубами в руку, чтобы больше ничего не сказать. Ему хотелось выйти и упасть ей в ноги, чтобы хоть по ошибке, хоть на минуту, думая, что ему плохо, она обняла бы его – и вся эта черная дрянь вышла бы раз и навсегда, со слезами и криком, – и он бы все вспомнил.

Но у него не было ни памяти, ни смелости это сделать – и поэтому он встал и сунул голову в кипяток.

Через полчаса Соколов с трудом вылез из ванны в мокром насквозь жилете и натянул джинсы на голое тело.

Макс сидела на диване, натянув салатовую футболку на колени, и мерзла. Увидев Соколова, она подбежала к нему, шлепая босиком по ламинату.

– Слушай, у меня перекись есть, я себя помазала. Хочешь, тебе синяки тоже помажу?

Соколов пожал плечами:

– Их слишком много, забей.

Колени подгибались, и он сполз от слабости по стене на пол.

Жгучий, остро пахнущий кусочек ледяной ваты в руках Макс медленно двигался по его отбитому лицу. Она светила на него зеленым фонариком.

– Спасибо, что… – Макс закусила губу. Никогда раньше ей не приходилось выяснять, что сильнее, ненависть или благодарность, если они адресованы одному человеку.

Он приоткрыл глаза-щели, черные и узкие:

– Я так и не смог посмотреть на себя в зеркало. Я выгляжу чудовищно? Тебе противно?

– Игорь, мне не важно, как ты выглядишь.

Он обхватил свои ребра и застонал сквозь зубы.

– Тебе только сейчас стало больно? Это шок проходит… Погоди… Дам тебе таблетку.

У него не было сил спорить. Он выпил таблетку.

Потом они, уже надломленные сном (он – под обезболивающими, она – просто смертельно уставшая), дольше, чем положено, стояли плечом к плечу у единственного в комнате дивана.

– Я на полу посплю, – глухо сказал Игорь.

Они лежали в темноте в разных углах комнаты, Макс – на диване, Соколов – на полу на сложенном вдвое сыром полотенце, и молчали.

– Я так не могу, – сказала она, выдержав двадцать минут. – Иди сюда. Это ничего не значит, о’кей? Просто потому, что больше негде спать.

– Не надо, Макс. Все нормально.

Она помолчала.

– Пожалуйста. Я не хочу потом лечить тебя от воспаления легких, учитывая, что в больницу нам нельзя.

Соколов не ответил. Через пару минут он все же приковылял к дивану. Макс отодвинулась к стене. Он осторожно лег на самый край и вязко посмотрел куда-то поверх ее головы, в темноту.

– Игорь, я… хочу тебе помочь. Но не знаю как.

– Дотронься до меня… – Он зажмурился.

Прямо сейчас Соколов снова был в камере, и они пытали его, а он только отшучивался в ответ – и за это они били еще яростней, словно он – последний заключенный на Земле, и больше безраздельную власть им ощутить будет не над кем.