Девять кругов любви

– Ну, помнишь его слова: «Здесь, лирой северной пустыню оглашая, скитался я…»

Посмеялись. И трудно поверить – Ханалэ тоже залилась тонким серебряным смехом.

– Момэ шейнэ, – пробормотал растроганный отец, беря ее из рук Клары и целуя в толстенький носик. – Вот у кого настоящее чувство юмора!

– Это было неплохо, – похвалил друга Андрей, – а что-нибудь поострее? Ну, из твоего любимого Гейне. Я как-то пересказал его стихотворение, которое слышал от тебя, раввину – о рыцаре, который оказался евреем. Его это очень насмешило.

– Ну, у Гейне есть и серьезное. Вот это, например. Оно почему-то у меня из головы не идет. Жаль только, что Дову и Юдит трудно будет понять.

Сенька поймал печальный взгляд жены, казалось, знающей, что он будет читать.

Они любили друг друга так долго и нежно,

С тоскою глубокой

и страстью безумно-мятежной…

– начал он, и Юдит, напрасно пытавшаяся вникнуть в смысл этих слов, вдруг открыла его в сенькиной взволнованной физиономии,

Но как враги, избегали признанья и встречи,

И были пусты и холодны их краткие речи…

чье выражение мучительно менялось, словно в желании стереть с себя ненавистные ему самому собственные черты, напоминающие жалкий и бездарный рисунок,

Они расстались в безмолвном и гордом

страданье,

И милый образ во сне лишь порою видали…

сквозь который проступало сейчас его подлинное, никому не известное лицо, проникнутое острой мыслью,

И смерь пришла.

Наступило за гробом свиданье,

Но в мире ином друг друга они не узнали…

– и когда он произнес последнюю фразу, она прозвучала для Юдит так понятно и больно, будто услышанная на ее родном языке…

– А это уж слишком мрачно, – проговорил Андрей. – Ты сегодня не в духе.

Сенька развел руками:

– Истощился я. У меня есть племянник, который тоже требует новых острот и записывает их в книжечку. Мы с ним встречались на днях, и я после этого чувствую себя совершенно опустошенным. Да ты с ним знаком – тот, что был с тобой на Голанах. Его все зовут «Еке». Помнишь?

– Как же, – неохотно откликнулся Андрей. Старая, давно затянувшаяся рана на его груди заныла. – Помню, – и уже не мог думать ни о чем другом.

Юдит спросила тихо:

– Тебе нехорошо?

Не получив ответа, сказала:

– Мы, пожалуй, пойдем. Спасибо за гостеприимство…

Дома она сразу занялась привычным делом – вытирать песок, который, подобно вору, пробрался в караван во время отсутствия хозяев и оставил всюду серые следы своего набега – на скромной мебели, насильственно подаренной им старым тайманцем, на медной иерусалимской гравюре и маленькой копии картины Блейка. Потом из душа вышел Андрей, сел в старое кресло и стал смотреть на вереницу влюбленных, как бы кружащихся в бешенном листопаде.

– Что ты думаешь об этом? – спросил он.

– Грех и наказание, – задумчиво проговорила Юдит. – Это скорее обо мне, чем о тебе.

– У меня другое, – сказал он, поглаживая след от раны.

Она склонилась к нему, мягкими губами касаясь хрупкого белесого шрама, нет, глубже – самого сердца, словно для того, чтобы вобрать в себя горечь и боль, наполнявшие его.

– Вот уже легче, – улыбался он. – Все выпито… Скажи, ты ведь не стала бы этого делать, если бы не любила меня?

Заметив в его глазах знакомый настойчивый блеск, она увела Андрея в отрезвляющий туман философии:

– А что для тебя любовь? Мы, верующие, считаем, что это – сродство душ. Но вы все объясняете эволюцией… Я как-то спросила об этом у Тирцы. Она самая передовая среди профессоров Бар Илана, очень обаятельная, с такими плавными красивыми движениями. Тирца сказала: нельзя отрицать очевидное. Когда стоишь в зоопарке возле гориллы, приходится признать, что мы их близкие родичи.

– Только не ты! – возразил Андрей.

Силы возвращались к нему, и, глядя в милое, трогательно серьезное лицо Юдит, он тянул ее к себе, потому что предпочитал более интимную тему. Она остановила его легким жестом, невольно подражая своей преподавательнице:

– Но не нужно пугаться подобного сходства. Дарвин объявил о физической и физиологической эволюции. А того, что делает человека «сапиенс»: способным мыслить, стремиться к добру, милосердию, – он не нашел у животных даже в зачаточном состоянии. Значит, это не возникло эволюционно. Само по себе? Нет, скорее по чьей-то непостижимой воле!

– Ты тоже будешь профессоршей! – обнял он Юдит, которая бормотала, отворачиваясь, я хотела сказать, что наши плоть и душа – два разных мира, да-да, шептал он, закрывая ее рот нетерпеливым поцелуем, а она, как всегда, пыталась вырваться из его объятий, и вдруг Андрея ошеломило сознание того, что она… права… что тело его… вялое… равнодушное… не разделяет его чувств. Дрожа от стыда, он отодвинулся от нее, но Юдит поняла это по-своему:

– Ты опять думаешь о том, что было на Голанах! Но ведь тебя никто ни в чем не винит.