Внезапно каждая клетка его тела наполнилась нестерпимой ревностью к похотливому духу пустыни, и тогда Андрей стал отрывать его жадные лапы от плеч, груди, бедер Юдит, и то неведомое, что создало ее и его, бросило обоих друг к другу, еще и еще раз, словно проверяя их взаимную предназначенность: достаточно ли гладки его ладони, чтобы не ранить нежную округлость ее грудей, так ли мягка ее плоть, как тверда его, одинаков ли рисунок его настойчивых губ и ее, шепчущих благодарно – ламут, ламут, ламут алеха…
Порывы ветра то усиливались, то ослабевали на время, чтобы наполниться новой яростью, и тогда сквозь желтую пелену проступал тающий круг заката, отражаясь в широких глазах Юдит.
– Милый, это мгновенное счастье… то, что было сейчас… больше не будет никогда?
Солнце за ее длинными ресницами неумолимо уменьшалось. Оно…
– И там, в мире ином, ты не узнаешь меня, а я тебя… как те несчастные…
…Оно казалось теперь одинокой звездой в черной ночи ее зрачков.
– Нет, – Андрей всем телом укрывал Юдит от жгучего вездесущего песка. – Они не любили, как мы. И никто не будет так любить. Мы – последние.
…Оно уже не могло противостоять надвигавшейся тьме…
– Последние, – повторила Юдит, устало прикрывая веки.
…И оно погасло…