Девять камер ее сердца

Я сказал, что все понимаю, и крепко поцеловал тебя, скользнув рукой обратно вверх. Но я знал, что ты все равно ощущала меня, толкающегося в твое бедро. И я не мог удержаться, я терся об тебя, медленно, словно двигаясь внутри. Ты лизнула свою ладонь и положила ее на меня. На секунду у меня оборвалось дыхание. Словно из меня вышибло дух. Ты задвигала липкими от слюны пальцами и сжала меня в ладони. Откинув голову назад, я застонал. Я не мог остановиться, даже здесь, сейчас, в тишине. Весь мир сосредоточился в темноте этой постели. Затем ты положила меня на спину, сама оказалась сверху, и… Я не мог поверить… ты наклонилась… У меня был секс со многими женщинами, в рабочих поездках, на конференциях, на пьяных вечеринках в офисе, но с тех пор прошло много времени. Твой рот был теплым, гладким и волшебным, он довел меня до самого верха, и вниз, и снова на самый верх. И быстрее. Твои пальцы двигались в такт с твоими губами, порождая бесконечную волну желания.

Мне не потребовалось долгого времени, и я почувствовал, что комната полна моим дыханием, любовью, запахом тебя, и меня, и влаги.

Потом ты легла рядом, положив голову мне на грудь. Я обнял тебя. Рассвет еще не занимался, но до этого было недалеко. Мы были приятно уставшими, но спать не хотелось. Возможно, я никогда больше не усну. Ты была одета; я гол.

Я провел пальцами по твоему лицу, по плечу, по руке.

— Каким был твой первый раз? — спросил я.

Мне показалось, что я ослышался, когда ты пробормотала что-то о кухонной табуретке.

— Что?

Ты обернулась ко мне:

— Ничего.

— Это нормально, если ты не хочешь рассказывать… — Но это было не так. Мне отчаянно хотелось это узнать.

— Да нет, ничего такого. — Ты уже почти закончила университет, и там был этот парень, в твоей комнате.

Резкая боль, но никакой крови. Совершенно… непримечательно.

— А твой?

Мой первый раз был с мужчиной, ответил я.

— О?

Мне нравилось, что удалось создать драматизм.

— Да, это был коллега моего отца… Профессор английского… Я был очень молод, он много старше…

— И вскоре после этого ты женился?

— И вскоре после этого я женился.

— Ты не всегда был… верен?

Когда я промолчал, ты извинилась.

Я прижал твою руку к своему лицу:

— Никогда не надо извиняться.

Я целовал тебя снова и снова. У тебя был мой вкус.

— Мы с женой больше не спим вместе… Я уже даже не помню, сколько времени… Как я и говорил, теперь мы, ну, только компаньоны…

Я откинулся на спину и лежал, глядя вверх, в бледнеющую темноту; я мог разглядеть там очертания вентилятора и деревянных балок, идущих через весь потолок.

— А она знает?

— Наверное… Я не знаю…

Ты накрыла мою щеку ладонью, так же как когда говорила про изящное лицо.

— Но если ты был с кем-то другим… почему ты все еще остаешься женат?

Я долго-долго молчал. Этот вопрос был как нож в моем животе, в моем сердце. Я знал, что ты знаешь об этом и ждешь моего ответа, но я молчал.

— Много лет назад, — сказала ты, прерывая молчание, — я задала одному человеку тот же самый вопрос… Этот человек был старше, и он был женат…

— И что он ответил?

Ты повернулась ко мне, твои глаза были полны того, что я принял за жалость. И это убило меня.

— Он сказал, что он не из тех, кто уходит… Ты знаешь, что это значит, правда же?

— Что?

— Что он всегда будет тем, кого бросили.

— Знаешь, я тоже была такой, — продолжила ты. — Брошенкой, если существует такое слово, не бросателем… Но мне хочется думать, что это больше не так.

Я повернулся к тебе и спросил:

— А что бывает, когда бросаешь людей?

Ты помедлила крошечную секунду:

— Это позволяет вам обоим вырасти.

Эти слова были как ножи, я был разрезан и в то же самое время озарен.

Когда дело касается моей жены, хотел я сказать тебе, я никогда не смог бы причинить ей боль, потому что это сделало бы меня плохим человеком. Тогда я бы осуждал себя, и такое самоосуждение убивало бы меня. Но я все равно знал бы, что делаю это. Ненавидя себя и за то, что делаю, и за то, чего не делаю.

Может быть, почувствовав эту спираль перепадов настроения, ты нежно поцеловала меня в шею, потом сильнее, оставив небольшой след. Я сделал то же на твоей груди. Ниже. Чтобы показать, что ты, по крайней мере пока все это длится, принадлежишь мне. А потом это померкнет, как память обо мне.

— Тебе грустно?

Я кивнул.

— Отчего?

Я с трудом смог заставить себя произнести это. Что я счастлив и что в этом и есть наш конец.

— Это, знаешь, как приехать в аэропорт, — начал я. — Уже воображая себе, как покидаешь это место… Это уже предопределено. Мы всегда прибываем и убываем одновременно.

Это было непереносимо. Мы вцепились друг в друга, словно в последний раз. Он не последний, нет. Этого не может быть, повторял я себе. Изможденные, мы незаметно погрузились в сон.

Но я спал чутко. Я так боялся, что начну храпеть, или слишком стесню тебя, или прижму твою руку, что я просыпался, кажется, каждые несколько минут. Вскоре я увидел, что сквозь створки жалюзи начинают пробиваться лучи света. Они ласково касались твоего лица. Когда я смог ясно различить очертания твоей щеки, подъем лба, все твои очертания, я понял, что должен уйти.

Я открыл дверь. Светало.