Девять камер ее сердца

И мы отправились. В тапках, шортах и пижамах. Сперва мы шли по тропе, а потом свернули туда, где было построено что-то вроде места для представлений. Оно напоминало руины, уж не знаю, намеренно или нет. Все было из камня и выглядело средневековым. Мы сели на краю крыши, нависающей над сценой. Я сделал самокрутку и передал по кругу. Ты делала мелкие быстрые затяжки. Разговор был ленивым и легким. Среди нас были сценарист, звукорежиссер, переводчик, а большинство остальных — писатели. Включая, как я думал, и тебя. Тогда я еще не спросил тебя об этом. Вообще-то я редко смущаюсь, так что и сам даже не понимал, почему веду себя как влюбленный подросток. Ты была в белом, и в лунном свете эта ткань словно светилась изнутри. Вскоре кто-то спустился и начал выступать на сцене — несколько строк из Шекспира («Пить или не пить», «Уйди в трактир») с драматическими паузами и жестами, потом к нему присоединились другие и устроили экспромтом танцевальное представление. Все мы были в ударе. Конечно, атмосфера способствовала. Луна поднялась еще выше; деревья качались на ветру.

Следующим вечером были лишь мы с тобой.

Больше никто не хотел гулять. Кроме того, было поздно, много позже обычного, и к этому времени все разошлись по комнатам.

— Но жаль же тратить луну просто так, — сказала ты, и я заявил, что луна не будет потрачена. Мы вышли в темноту. Место, где мы находились, располагалось на территории школы классических танцев в каком-то пригороде. Единственный свет падал из нашего здания или из тех, что были еще дальше на территории. Земля у нас под ногами была ярко-красной и в ночи казалась густой и темной, как кровь. Все это было гораздо больше, чем просто прогулка. Далеко впереди мы различили металлический блеск ворот. За ними лежали поля и ровные ряды деревьев, окаймляющие их по краям.

— Они заперты? — спросила ты. И вдруг, внезапно, я понял, что твой вопрос был для меня о чем-то гораздо, гораздо большем, чем просто ворота.

Если они открыты, решил я про себя, то надежда есть. Если нет, мы повернемся и пойдем назад, в наши раздельные комнаты, раздельные жизни. Мы шли, наши тапочки ступали по хрустящей земле, камням и упавшим листьям. Дойдя, мы ухватились за прутья ворот, как пленники. Мы были заперты. Все, что было впереди, рухнуло, став недостижимым для нас. Но, чтобы не сдаваться до конца, ты толкнула ворота; я присоединился к тебе, и вдруг что-то щелкнуло. Мы увидели, что замок был заперт не до конца. Мы потянули за щеколду, и ворота открылись. Мы были как школьники, сбежавшие с уроков.

— Разве нас не предупреждали о леопардах или чем-то таком? — прошептал я.

— Да.

Хихикая, мы вышли за пределы. Дорога была неровной от травы и проложенных в грязи следов шин; на ней там и тут блестели лужи вчерашнего дождя. Мы встали прямо за воротами, и ночь окружила нас. В траве мелькнула серебряная лента. Вскрикнув, мы схватились за руки и больше не отпускали их. Воздух стал густым от смеси страха и возбуждения.

— Пойдем вперед? — спросила ты. Я кивнул.

Мы пошли, следуя петлям дороги, мимо зарослей кустов, и встали на краю поля, которое казалось бесконечным. Горизонт уходил вдаль и сливался с чернотой неба. Мы поняли, что нам пока нельзя идти дальше.

Дни проходили в радости.

Что бы я ни делал, над чем бы ни работал, мне было радостно. Если честно, я давно не чувствовал себя таким, внезапно пробужденным и полным жизни. Это ты. Это ты. Это из-за тебя. Даже сейчас, в глубине декабря, была весна. Ты могла бы сказать, что между нами в первые несколько недель ничего не происходило, и это было бы и правдой, и нет. Я не мог отвести от тебя взгляда. Я смотрел, как ты наливаешь чай. Размешиваешь хлопья. Переворачиваешь страницы книги. Я говорил с тобой, говорил о тебе, постоянно, как ребенок. А ты сидела рядом со мной на плетеном диванчике. Проходила мимо меня, почти касаясь, как шепот, в коридоре и на веранде. Когда мы желали друг другу спокойной ночи, в этом звучала жажда. И не было другого способа ее выразить. Как-то я услыхал твой вскрик, выбежал из комнаты и кинулся к твоей двери. Там уже был переводчик. В твоей комнате оказалась лягушка. Крошечная, но ты ненавидела лягушек. Ты указала в угол. Мы вдвоем выгнали ее, смеясь, топая ногами и хлопая в ладоши. Потом мы подшучивали над тобой, а ты очаровательно смущалась. Мы ушли, но я задержался в дверях и оглянулся на тебя, на твою комнату, которая пахла тобой и чем-то цитрусовым.

И я пожелал, чтобы лягушка приходила к тебе в комнату каждый вечер.

Я сам хотел бы стать этой лягушкой.

Наконец я спросил тебя, над чем же ты работаешь в этом месте. Был прохладный, ясный день и тихо, как в церкви. Мы сидели на веранде с чашками чая. Не знаю, где были все остальные; но там их не было, и я надеялся, что и не будет.

Ты сказала, что приехала сюда благодаря своей работе, издательскому дому, что ты занимаешься приведением в порядок их архивов и что это место оказалось идеально подходящим.

Хотя ты хотела бы участвовать в каком-нибудь более личном проекте.

— Например?

— Ну… Я не знаю… писать книгу.

— О чем же?