Девять

– Это по моей вине. У меня как-то уровень за уровень зашел. Но вы все же умудрились подарить мне чувство юмора. Как это, кстати, вам удалось? Ведь меня, мне казалось, невозможно воспринимать чувствами – только сознанием, очень, очень развитым сознанием… Как?

– Гм-гм, – отвечал я».

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

3

3.7.

– Платоша, почему ты опять бросил свою рубашку на кресло? Ах, она грязная? Сколько раз тебе повторять: несвежие вещи бросай в корзину для белья!

– Алиса, ласточка, я виноват.

– Ты виноват, а я ходи за тобой, как нянька, и подбирай!

– Ну, солнце!

– Что, «солнце»? Когда начнешь за вещами следить?

– Да я уже! Я вот только на секунду отвлекся…

– На секунду…

– Ну, зайцы мои, не ворчи!

– Не ворчи! – ворчала она. – На тебя невозможно не ворчать…

Я, если честно, никакой особой вины за собой не чувствовал; да, имела место невинная расконцентрация бытовая как следствие концентрации творчески-духовной; но моя маленькая вина была великолепным поводом для того, чтобы горячо сблизиться.

И Алиса никогда не упускала такого повода. За что я был ей всякий раз благодарен.

Помнится, жена моя бывшая пеняла мне моими рубашками и тапочками («разбросаны, как следы пьяного Минотавра на ковре!») как полному ничтожеству. Никогда не упускала такого повода. Размахивала моими рубашками, как знаменем моей нечистоты и, что было особенно обидно, непорядочности. И я старался не остаться в долгу. Что раз за разом углубляло пропасть между нами. Во мне просыпался отвратительный человечек, подозреваю, тот самый, аленький, который оттачивал свое ядовитое остроумие в полемике с разъяренной женщиной, отчего мне становилось стыдно за себя, то есть, за него, этого паршивца, который затыкал рот личности во мне своей мохнатой лапой. Вот, сука.

В общем, индивиду во мне, моему маленькому человеку, жилось в нашем с Алисой доме вполне уютно. Он был домовым , если вы понимаете, о чем я. И он разворачивался ко мне своей безобидной, мягкой и светлой стороной (которая у него, оказывается, была).

А все почему?

А все потому, что Алиса уважала мое право на творчество, а повод поворчать использовала как способ привлечь внимание к себе. Немного ревновала меня к творчеству. И стеснялась этого. Она любила меня.

А бывшая жена презирала творчество как напрасное, глупейшее разбазаривание сил, как лузерское время провождение, а повод использовала, чтобы выказать презрение ко мне, слабаку и умнику. Она ненавидела меня и жалела себя, которой досталось такое вот счастье, сидящее за компьютером, разбрасывающее тапочки, сорящее рубашками в немодную расцветку и нимало не интересующееся зарабатыванием денег, главным делом людей, не интересующихся счастьем.

Что является главным в отношениях с женщинами? Рубашки?

Никак нет. Главным является мое отношение к себе, отношение личности к маленькому человеку во мне. Звезды – к звезде.

Я всегда помнил это и, наверное, поэтому ценил один дурацкий анекдот, который сейчас намерен рассказать всем желающим его услышать.

Входит однажды солидный мужчина в бар и делает заказ:

– Бутылку виски, стакан и наперсток.

Вышколенный бармен, не выказывая удивления, все исполняет быстро и точно.

Каково же было удивление бармена, когда он стал свидетелем такой сцены. Мужчина налил порцию виски себе, аккуратно плеснул спиртного в наперсток и произнес, доставая из кармана маленького человечка, весьма странный тост:

– Ну, Вася, расскажи, как ты в Африке колдуна послал на х..!

И немедленно выпил.

Я всегда относился к маленькому человечку в себе, как к Васе, способному отважно послать могущественные силы куда подальше, а потом расплачиваться за этот нелепый жест всю жизнь. Сначала необдуманный поступок, «голые эмоции», – потом сожаление на всю оставшуюся жизнь.

Вася – не мой герой.

Но однажды я побывал в шкуре Васи. И понял, что поступок Васи, как ни прискорбно, был поступком мужчины.

Однажды Алиса встала не с той ноги, затем села не на ту метлу. Потом привязалась к рубашке, обнаружила не в том месте тапочки, припомнила мне, что я давно обещал сходить на почту, но так и не сходил, и посуду мог бы догадаться помыть, всякий раз просить, что ли, и вообще…

Голос ее дрожал от ярости, клокотавшей внутри.

И я, застигнутый врасплох обидными придирками и нападками (а у меня в голове роман, роман!), возгорелся от ее ярости в доли секунд, сознание среагировать не успело – в момент рассвирепел до такой степени, что потерял над собой контроль. Бешенство было настолько сладким и испепеляющим, что я почти любовался гибельным восторгом, водоворот которого неодолимо влек меня прямо на тяжелые, мокрые камни, расшибиться о которые в лепешку было делом мгновений. Весь мой потенциал любви враз обратился в ненависть, и я, назло жизни, выбрал смерть.