Девять

Разброс гибельных ощущений был настолько противоречивым, что они могли быть описаны совершенно иначе. Например. Это было все равно, что наблюдать за тем, как из кратера вулкана вихрем вырывается огненная лава, едва тронутая ровным синим адским огоньком-отливом, – и устремляется ко мне. Но я не только не собирался спасаться как-нибудь по-человечески, сломя голову, что было бы естественным для человека здравомыслящего; я собирался устроиться поудобней, чтобы с максимальным комфортом наблюдать за последними секундами собственной жизни. Назло кому-то. Было похоже на то, что инстинкт страха смерти во мне заменили инстинктом любования страхом смерти. Меня словно подменили.

При этом водоворот, вихрь смутно напоминали мне улетную спираль, что лишь добавляло моим ощущениям роковой необратимости.

И вот эта неукротимая витальная мощь, эти обнаженные недра – поток, лава, камнепад или что-нибудь подобное – во многом объяснили мне мое происхождение. Которое непосредственно влияло на мое предназначение. Даже являясь господином информационного космоса, я оставался рабом стихии. Все мои культурные достижения подпитывались лавой. И, теперь я это понимал, без лавы они ровным счетом ничего не стоили.

Чем я писал свой роман?

Я обмакивал вечное перо разума в лаву инстинктов.

И я понял: призвание мужчины повелевать и властвовать. Сметать все на своем пути. Власть и сила – вот суть мужского начала. Это не обсуждается, ибо неотменимо; это можно принять к сведению, как неизбежный сезон дождей в центральной Африке или сезон песчаных бурь в пустыне на севере Африки. Или лаву.

Какие претензии к Васе?

Да те же, что и к Вене: мужчина, порождение натуры, может стать всемогущим Васей-колдуном; а может – самим Господом Богом, если станет существом отчасти культурным, если усилит свое природное стремление повелевать культурными технологиями! Культурно оснащенный мужчина, мыслящее существо, – это ведь и есть нечто божественное. Бога-то ведь создал мужчина. По своему образу и подобию.

Веня часто кажется мне Васей, безрассудно-отважным, но при этом трогательно-беззащитным. Его все боятся, а он трепещет перед «колдуном», то есть, перед непостижимостью собственной природы. И потому со страху посылает колдовские чары, как истинный мачо, на х…, в антураж дешевого борделя. А потом приседает, зажмуривается и ждет грома небесного, вслед за которым он – ни секунды в этом не сомневается – превратится в Васю.

Что же это получается: пишет роман Платон, а за вдохновением обращается к Вене?

Все никак не удается описать самое сладкое и главное для романа – как мы миримся с Алисой, как мы благодарим друг друга за то, что сумели остановиться на грани. За то, что мы победители. Как мы смотрим друг на друга новыми глазами, бесконечно верим друг другу и где-то про себя понимаем: Платон + Веня = Начало Пути. Алиса + Венера = Тоже Начало Пути. Мы учимся укреплять свою любовь, не подпитывая при этом ненависть. Это большой труд. И немного фокус. Трюк. Далее формулы обогащаются и принимают только нам внятный вид:

(Алиса + Венера) + (Платон + Веня) = Любовь.

Гигантюку и не снилось.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

4

4.7.

Темнота.

Перистые облака были похожи на барханы, если смотреть на них с высоты перистых облаков.

Мы беседуем с Икаром, словно два бесстрашных аса, допустивших одну единственную, ставшую, однако, роковой, ошибку.

– Нет, – говорит Икар, – какой, к черту, штопор и зефир! В литературе по моей проблеме все описано верно: Солнце расплавило воск, крылья расклеились и я полетел вниз. Однозначно.

– Как же так, – горячусь я, – чем дальше от Земли, тем меньше тепла. Доказано наукой. Как твои крылья могли расклеиться! Ты каким воском пользовался?

– Обычным, пчелиным.

– Никаких добавок?

– Что такое добавки?

– Ну, да, ты же в другие времена жил… Как-то бесхитростно все у тебя: увидел Солнце, полетел и обжегся. А какого рожна, кстати, летел-то?

– Любопытство одолело. Дай, думаю, махну к светилу, а оно как въ…бало своими лучами…

– Есть версия, что ты, типа, к истине приблизился, стремился к Разуму. Люди этого боятся пуще Солнца.

– Что такое Разум?

– Понятно. Ты, я так понимаю, к Разуму не имеешь никакого отношения?

– Да какой там Разум! Говорю же тебе: воск расплавился…

– Ну, да. А такой красивый миф о тебе сложили. Прямо песня. Заслушаться можно. И я вот уши развесил…

К Солнцу стремился Икар, крыльями тьму разомкнув;

Чу! вдруг податливый воск с перьев закапал изрядно.

Будет тебе, пчеловод! Сто ты получишь плетей!

Это ведь ты виноват, в том, что Икар – не Гагарин.

– Я в поэзии не силен, как говорится, ямба от хорея не отличу… Слушай, тут ко мне Мария пристает со всякими вопросами, герой я или не герой… Чего хочет эта баба?

– Кажется, я знаю, чего она хочет.

– Иди ты!

– Нет, нет, не то, что ты подумал. Она пытается докопаться до истины, убедиться, что люди постепенно умнеют, от эпохи к эпохе становятся все умнее и умнее. Интеллект – вот конь прогресса, а разум – всадник.

– Что, правда, что ли, умнеют?