Девять

– Но Пушкин специально «Онегина» написал в стихах. Роман – в стихах. Чтобы опоэтизировать Онегина. Сделать из него поэтический миф.

– И что, получилось?

– Получилось, конечно. Это великолепный миф. Правда, его никто не воспринимает. Пока.

– Вот-вот, ты опять за свое. Все, Платон, хватит. За пока бьют бока. Я, кажется, принял решение. По поводу тебя. Извини, но ты практически труп. Ты разочаровал меня как версия будущего. Мне нужен боец. Будущее завоевывается. Жизнь – это война за будущее. А растекаться мыслью по древу, стремиться в Итаку, останавливать мгновение – это лузерство. Это слизь. Плюнуть – и растереть. Возражения есть?

– Есть.

– Прошу. Последнее слово – это святое в нашей цивилизации. Последнее слово для жертвы обстоятельств. Я, палач истории, весь внимание.

– «Девять».

– Что – девять? Поясни.

– Нет. Я устал. Я ведь тоже человек. Иногда сила превращается в слабость.

– Что ж, последнее слово переходит ко мне. Сила – это сила, слабость – это слабость. Я ненавижу растекания и перетекания. На чьей ты стороне, ты на земле или на «небе»? Тот, кто не определился, тот становится моим личным врагом. А любить врагов – это, как ты понимаешь, не ко мне. Все мои враги, которых я отправил на небо, лежат в земле. Аминь.

– Ну, и черт с тобой.

– А-а, последнее слово решил оставить за собой. Типа еще борешься. Еще не все потеряно. Открой глаза, фауст. Ты уже на небе.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

2

2.7.

«Почему «маковая росинка»?

Да потому что с ее помощью Платон мог зацепиться за сильное переживание, связанное с тем уровнем, где обитают Вера, Надежда, Мария. Тогда общение с ними стало бы в принципе возможным.

Строго говоря, маковая росинка должна была служить фонариком, который поможет сориентироваться в той чуждой для всего живого спирали, где однажды сподобился побывать Платон. Дважды войти в одну и ту же информационную спираль, что было ясно еще древним грекам, не представлялось возможным. Информационные перегрузки были запредельны по отношению к возможностям человека.

Вот впечатления Платона, записанные от его имени (готов биться об заклад, что выдумки здесь немного, хотя сам Платон никогда и никому не рассказывал о своих «путешествиях»).

Первая «росинка» завела меня в глубокое детство (чего я, собственно, опасался). Я вспомнил (точнее так: в памяти моей ожили картинки), как мы играли в футбол. Детали – свет, нагретый сухой воздух, плотные звуки – были настолько натуральными, что мешало впечатление некоторой неестественности: как в кино. Пожухлая трава, по которой скользил мяч, сделанный из настоящей коричневой кожи – из лоскутов-прямоугольников, прочно сшитых суровой ниткой, отчего мяч напоминал крепкий черепаший панцирь. В одном месте выпирает грубым рубцом шнуровка из кожаных полосок (здесь упрятан сосок туго накачанной резиновой камеры). Примешь мяч шнуровочкой на голову – мало не покажется (а не примешь – не пацан). Пацаны орут, как оглашенные. Я пробиваю штрафной: пенальти. Это решающий момент всего матча. Разбегаюсь – бью, уверенно, впритирку со «штангой», то есть с большим камнем, который обозначал стойку ворот.

Гол! Победа!

Соперники принялись бурно протестовать. Делают это нагло, с вызовом. Дескать, я промазал, не попал в ворота. Пробил мимо. «Несчитово! Несчитово!»

У меня от такой несправедливости аж дыханье сперло. Я стал орать писклявым голоском (сейчас я терпеть не могу этот самозабвенный детский крик), что все это хлюзда, пусть Витька, их вратарь и мой друг, докажет (а он, бедняга, жутко расстроился из-за того, что пропустил, сел на корточки и уронил на колени голову). Витька тоже промямлил что-то нечленораздельное, по смыслу напоминающее «конечно, несчитово».

Я опешил. Кодекс вечной дружбы в секунду был нарушен. Чтобы не передраться окончательно, было принято решение перебить штрафной.

Я расстроен настолько, что ворота кажутся мне меньше раза в полтора (не исключено, что «штангу» просто сдвинули, но проверить никто не даст), одиннадцать шагов превратились в двадцать, вратарь теперь другой – переросток Колян, который, как краб, закрыл все своими длиннющими руками от камня до камня.

Откуда он взялся? Ведь он не играл за ту команду. Где Витька?

Теперь все орут на меня, как будто это каша заварилась из-за моего каприза. Ворота еще уменьшились, рубец неловко лег на стопу, мяч попал в «штангу» и от Коляна влетел в ворота. Я вне себя от радости и, главное, от нечаянного уже торжества справедливости.

Но и этот гол не засчитали, игру тут же прекратили. У меня в глазах слезы, я захлебываюсь от очевидной несправедливости. Даже не так – от попранного чувства реальности. Мне горько. В первый раз я стал свидетелем того, как справедливость была легко унижена вместе со мной, а сила легко восторжествовала.

Вторая росинка также выхватила сюжет из детства: видимо, основа личности действительно закладывается в детстве.