Детский бог

Саша знал, что такое страх. Он боялся и летнего гудящего шершня, и бездомную собаку, живущую возле магазина за углом, и гнева отца, если тот грозился его отлупить. Но сейчас это было другое. Страх, затопившей всю его душу. И что-то еще, горячее, словно разбухающее в нем.

Раздался странный сдавленный звук. Как-будто человеку стало больно, но он сдержал стон. Потом все стихло.

Саша спрятал голову еще глубже под одеяло и заплакал.

С тех пор его жизнь поделилась на день и ночь. Днем все было хорошо, все было как раньше, он ходил в школу, а дома его ждали отец и Маша. Маша была родной и понятной, близкой. Он мог дотронуться до нее, зарыться лицом в ее волосы, втянуть носом запах. Мог поцеловать, как ребенок целует любимую маму. Или сестру. Или как в их случае – и то, и другое сразу. Она готовила незамысловатый обед и смотрела на него с нежностью. Глаза ее – точно такие же, как у самого Саши – блестели, как мытые черные сливы.

Он учил ее тому, чему сам выучился в школе, и они смеялись над задачками в учебниках, где люди никак не могли посчитать кирпичи или измерить расстояние. Но особенно ей нравилось, когда он рассказывал о чудных животных, которые живут в жаркой стране Африке.

– Какой? Земляной поросенок? Ой, не смеши, меня, – хохотала она, когда он рисовал ей причудливого зверька с длинными ногами, огромными ослиными ушами и вытянутым пятачком – то ли слоник, то ли ослик, то ли кабан.

– Правда! Нам рассказывали сегодня! Они живут в Африке.

– Да быть того не может! Ты придумал все!

– Не придумал!

– А расскажи еще! – просила она, и ее лицо зажигалось любопытством.

Саша довольно быстро сообразил, что, если бы не он, Маша сама училась бы в школе и, как все девочки, по ночам спала бы в своей постели.

Вечерами ему было муторно.

Маша часто приходила не одна. Отец сидел в своей комнате и то ли не знал, то ли делал вид, что не знал, то ли ему правда стало все равно, что к Маше ходит полгорода. Он вдруг стал похож на камень. Такой же бесшумный.

Саша ужасно злился на него, но Маша с ласковой настойчивостью убеждала Сашу, что все в порядке и папе рассказывать ничего не нужно. Его нельзя расстраивать, его нужно хорошо кормить. И она изо всех сил постарается.

Саша стыдился спрашивать, о чем именно он должен молчать, потому что понимал: происходит что-то неправильное, иначе сестра не просила бы его держать секрет.

Рядом с ней он часто испытывал странное: вот она, тоненькая, почти прозрачная девочка, не ребенок, как он, но и не женщина, как теть Люда. Суетится на кухне или просто сидит на крыльце, болтая ногой. А вот вдруг из нее сочится что-то темное, что-то взрослое, что-то, к чему он не может даже приблизиться, и это пугает и будит под кожей горячее, волнительное.

Однажды он подрался. Ужасно подрался, потерял зуб, слава богу, еще молочный, удивился, как больно, оказывается, бывает, но остался доволен.

Во дворе кто-то вихрастый, чуть старше, а может, и нет, крикнул ему: «Машка – б. дь!», и Саша, не помня себя, налетел на него, разогнавшись что есть силы, опустив голову, боднул его в тощий живот.

Саша не был уверен в том, что означает это слово, но сразу было ясно: что-то очень обидное, липкое, от чего не избавиться иначе, чем пролив кровь обидчика. В другом случае – зачем дразниться.

Он был готов поколотить весь мир и с удивленной радостью обнаружил, что после драки ему стало легче. Отвел душу, раздираемую мрачными вопросами, которые ему некому было задать. Получил как следует, но эта боль – простая, понятная – сразу заслонила смутное внутри.

Саша не мог с точностью объяснить себе, что же не так с Машей. Он начал догадываться, что все самое гадкое происходит обычно днем, когда он в школе, а отец сидит взаперти у себя в комнате.

Но случалось и ночью.

Они все были на одно лицо. Люди, появляющиеся и пропадающие, сливающиеся в монотонный ряд одинаковых, пахнущих водкой мужчин. Снова и снова он слышал одни и те же звуки, видел ее то лежащей на полу, то распростертой на кресле, появившемся в комнате сравнительно недавно. То на коленях, спиной вверх, так что даже в темноте было видно каждый круглый выпирающий позвонок, похожий на бусину.

Года два он честно притворялся спящим, представляя себе, как убивает каждого по очереди.

Сначала он планировал сам жениться на Маше. Потом подрос и перестал мечтать о чем-то, кроме мести. Это он после понял: в любом возрасте сложно мириться с собственным бессилием, а в детстве – почти невозможно, если не сбегать в мир чудесных фантазий. И он фантазировал, неумолимо приканчивая каждого, кто коснется его любимой сестры.

Из той поры лучше всего он помнил сочетание жгучего стыда, возбуждения и ненависти, которые испытывал по ночам. И самое немыслимое – невозможность спасти. Невозможность сделать так, чтобы она принадлежала ему одному, как было прежде. Только ярость, только бессилие.

Когда Саше исполнилось двенадцать, он вернулся из школы и увидел на столе 5 копеек.

5 копеек на автобус и записку: «Ехай скорее. Адрес: ул. Жолино, 9. Папа умер».