Детский бог

Соседка, тетя Люда, по-прежнему помогала по хозяйству, отпускала Машу погулять и даже предлагала отправить ее в школу в вечернюю смену, но Маша уже привязалась к маленькому брату животной материнской страстью, и не хотелось ей ни учиться, ни играть, если Саша не сопел где-то рядом, укутанный в мамин пуховый платок.

* * *

Зато Сашу в школу определили. Шестилетний, уверенно хватающийся за каждый новый день своей жизни, он выхаживал по коридору со стареньким портфелем, который достался ему в наследство от сына тети Люды, и знал наверняка, что мир вот-вот ему покорится.

Больше всего он ждал географию, чтобы узнавать про другие страны. И что-нибудь про животных. Саша Гирс с раннего детства проявлял склонность к естественным наукам.

Однажды среди старых книг, оставшихся от деда, учителя биологии, он нашел выцветший атлас в мягкой обложке. Там, в самом сердце рыхлого издания, обнаружились замечательные в своем роде рисунки австралийских аборигенов. Они изображали людей совершенно особенно.

Вот Саша, попроси его нарисовать человека, накалякал бы круг, под ним – овальное туловище, ну и руки-ноги-палочки по бокам. Максимум мог бы добавить волосы. А аборигены, оказывается, видели человека слоями. Вроде торта Наполеон, что бронзовел тончайшими лоскутами теста в витрине кулинарии недалеко от школы.

Сначала такой вот австралийский бушмен чертил подобие скелета, потом какие-то кружочки (отец объяснил, что это внутренние органы: сердце, печень, легкие), потом уже обводил это богатство контуром – получалось, что кожей. И вот тебе – человек.

И отчего-то это знание – что все вокруг не такое, каким видится, а состоящее из многих-многих незаметных снаружи слоев, – поразило Сашу Гирса в самое сердце.

С тех пор он во всем пытался угадать внутреннюю суть.

Летом после дождя Саша подолгу возился в жирной земле, разглядывая желтовато-розовых червей, приходя в восторг от кольчатых подвижных структур. Он ловил жуков и испытывал их на прочность, пытаясь определить, где крепятся крылья в их замечательно крепком панцире. Он щупал свое тело и чувствовал пальцами подвижные волокна сухожилий, плотность коленных чашечек, полукружья ребер.

Но апофеозом Сашиной исследовательской мысли стал лягушачий опыт. В третьем томе энциклопедии Брема были найдены замечательные картинки земноводных, захватившие Сашино воображение.

Требовалось срочно отыскать материал. Саша промучился все лето, пока однажды в августе ему не посчастливилось поймать в кустах юркую древесную квакшу.

Дальше дело техники: схватить за заднюю лапку, слегка ударить о крыльцо и расположить на заранее приготовленной дощечке прохладное бездыханное тельце. Стащить на кухне самый острый нож, сделать аккуратный надрез на брюшке и, раздвинув ткани, узреть, наконец, натурально внутренний мир.

Разделав лягушку до скелета, на что ушло довольно много времени, Саша зачарованно разглядывал тонкие, как иголки, косточки, нежные сочленения хрящей, овальные мешочки мышц, похожие на куриное филе.

Маша потом ругалась ужасно, чуть в обморок не упала, застав брата за анатомическими изысканиями, ну да ничего. Пережила.

* * *

Все пошло шиворот-навыворот, когда отец заболел. Заболел не смертельно, но мучительно. Тело, надорванное многими годами труда, исчерпало запас прочности. Суставы болели, надувались, делая его пальцы похожими на стручки с перекатывающимися отекшими кругляшами бобов.

Потом забарахлили ноги, потом спина, и отец, вовсе еще не старый человек, оказался заложником собственного исказившегося скелета.

«Клетка-скелетка», – говорил он.

Саше тогда было семь, а Маше – четырнадцать.

Вот тут и началось.

Однажды ночью Саша проснулся оттого, что Маши рядом не было. Вместо нее зияла пустота. Диван с ее стороны остывал.

Спросонья Саша заморгал. Затем прислушался. Шорох и непонятный звук. Поблизости что-то шевелилось. Кажется, на полу происходила какая-то возня. Он перевернулся на бок и, накрывшись с головой одеялом, соорудил щель, откуда было видно комнату.

Возня продолжалась. Глаза привыкли, и он разглядел в темноте худую белую ногу, перехваченную под коленом чьей-то рукой. Вторая нога была неестественно выгнута, словно вывернута наизнанку. Он увидел голову Маши, ее светлые спутанные волосы. Ее затылок, тихонько стучащий об пол в странном размеренном ритме.

Сверху над опрокинутой на спину Машей ходил ходуном какой-то человек. Он склонился над ее голым животом, закатав платье чуть не до подмышек, и натужно дышал.

Саша не мог отвести глаз от кусочка ее груди, которую видел много раз и которая недавно стала совсем другой, не как у него, а новой – мягкой, скругленной, с розовым припухшим пятнышком в центре. Он смотрел, как пальцы непонятного человека мнут эту маленькую грудь, как мнут сосцы у коровы, будто хотят выжать из нее что-то. И нежная розовость пропадает в темной грубой ладони.

Саша застыл. В голове шумело, сердце стало огромным и заполнило своим стуком всю комнату. Кровь разливалась по телу, шла жаркой волной. Заныл живот, стало тяжело дышать.