Дети в гараже моего папы

После того как на даче обнаружили тела, он виделся с отцом только раз – в СИЗО, и эта встреча врезалась ему в память в самых уродливых деталях. Судья долго отказывал в свиданиях, потом что-то переломилось, что-то писали в Европейский суд по правам человека, отказ обжаловал адвокат, и внезапно разрешили. Мама, когда узнала, что с Каргаевым может увидеться даже Егор, разрыдалась.

Егор не хотел с ним видеться. И одновременно – хотел, рвался посмотреть на этого нового отца, сравнить увиденное с воспоминаниями и найти отличия. Ему было как-то очень важно отрезать старого от нового, плюнуть новому в лицо, заявить, что они незнакомы, а еще – он был страшно обижен на то, что эта мразь отняла у него папу. Того, с кем он ездил на идиотскую рыбалку и который сидел в трусах на диване, но это не раздражало, а казалось обычной частью жизни: пока папа сидит в трусах на диване, Земля будет вертеться.

Отец уже год сидел в другом месте, а сам Егор жил в другом городе, другой квартире, с другим диваном, за сотни километров от себя прежнего. В старую квартиру они с мамой приехали за сутки до свидания. Полночи мама ходила по залу, читала, заваривала себе чай, а Егор дремал. Он ложился не у себя в комнате, а в зале, стараясь держаться поближе к маме.

Мама подняла его в семь утра, и они поехали в изолятор. Ехали на автобусе – за год жизни в городке, где везде можно добраться пешком, он отвык от городского транспорта, но билет все равно посчитал. Если сумма трех первых цифр совпадет с суммой трех последних, то билет счастливый, полагается его съесть, чтобы счастье проникло внутрь. Разница составила всего единицу, но так во всем. Егор скомкал билет и незаметно бросил на пол. Когда автобус свернул с проспекта Дзержинского, город сразу стал напоминать деревню. Пошли одноэтажные домики, металлические заборы, одна за другой автомойки и какой-то еще «Мир реек». Что это за рейки, что для них нужен целый мир?

Егор представлял себе следственный изолятор квадратным и кирпичным, а на самом деле это был вытянутый двухэтажный дом с тяжелой складной дверью гаража и нарисованными белой краской колоннами по бокам. Все окна с решетками, даже полукруглое, то, что под треугольной крышей. Вдоль бордюра припаркованы уазики и грузовички с надписью «ФСИН России». Мама пошла в дверь сбоку от гаражной, нажала кнопку, и им открыли.

Мы как будто спускаемся в ад, думал Егор. Дорога в ад должны выглядеть именно так: куча дверей и кнопок, решетки, бумаги, заполненные анкеты, ходатайства, еще что-то на бюрократическом. Все процедуры должны выглядеть рутинными, скучными.

На КПП мрачный помятый дежурный проверил их с мамой паспорта, заставили выложить телефон и зарядку, ключи и всякую мелочь, потом их провели через рамку металлодетектора. Такая вроде обычная процедура, как перед входом в ТЦ или больницу, но у Егора все сжалось внутри. Казалось, если что-то запищит, то все, конец. Он почему-то очень боялся, что полицейские вдруг обнаружат, что он тоже в чем-то виноват, и решат его не выпускать. Головой понимал, что это бред какой-то, но все равно нервничал.

Телефон и зарядку пришлось оставить в шкафчике на входе. Механический голос из динамика подтвердил, что все правильно. «На территорию следственного изолятора запрещается проносить технические средства связи, а также устройства…» Егор не дослушал. Маму попросили открыть сумку, дежурный заглянул внутрь, беспардонно пошерудил там, потом махнул рукой.

За ними зашла женщина, потопала на пороге, стряхивая снег с сапог. У нее забрали яблоко. Да вы издеваетесь, возмутилась она, мне тут сколько часов сидеть. Продукты питания не положены, отвечал дежурный голосом, в котором не было вообще ничего. Не то чтобы он наслаждался властью или страдал синдромом вахтера. Он, наверное, вообще не знал, почему нельзя, просто жил по инструкции.

В аду, подумал Егор, нет ничего твоего. Нет частной собственности, как при коммунизме, хотя там вроде речь только о средствах производства. А в аду тебе вообще ничего не принадлежит: ни телефон, ни зарядка, ни яблоко, ни твое время, ни тело.

Каждый переход, каждое помещение отделялось от другого решетками. Мир следственного изолятора лязгал металлическими зубами. Егор вспотел под зимней курткой и одновременно мерз. В небольшом помещении, куда их привели, уже набились другие посетители: в основном женщины разных возрастов. Много было теток лет пятидесяти и старше, некоторые то ли выпивши, то ли с похмелья. Но встречались и молодые, ухоженные.

Егор услышал, как кто-то кому-то сказал, что сигареты лучше брать в тюремном ларьке, чтобы не поломали. Да, сказала мама, в прошлый раз все порезали, вообще все, даже овощи и фрукты попротыкали.

Это ничего. Я в прошлый раз все шампуни в пакеты выливала, вы представляете?

И все одним ножом, на грязном столе: сначала режут фрукты, потом режут мыло, потом им же – колбасу или рыбу. Вот так и едят все со вкусом мыла.