Деревянные пятачки

— А все оттуда, откуда и у тебя, — уже миролюбиво говорит Шурочка и оглядывает со всех сторон пирожное, чтобы ловчее приложиться. Нарочно показывает, как она хорошо, лакомо живет, ну да теперь этим мало кого удивишь.

Конвейер трогается, и все быстро расходятся по своим местам. И тут ко мне подбегает запыхавшаяся Томка:

— Валентина Николаевна, милая, отпустите меня. Узнала сейчас: получку выдают на стройучастке. Так надо, чтоб Вася не загулял.

Я помню ее, она пришла в цех девчонкой. Еще бегала в вечернюю школу. Потом вышла замуж за этого самого Васю. Видела я его, ничего был парень, работал на кране, тоже вроде учился, а вот теперь Томка бегает за ним в дни получки. Но как же мне ее отпустить, если на конвейере и так нехватка людей и первая половина смены недодала двадцать восемь процентов плана? Как же тебе помочь-то? Смотришь мне в глаза и чуть не к плачешь, да и заплачешь, если не пущу. И все равно не пойдет тебе работа на ум, только и будешь думать, как бы не пропил Вася получку да не натворил бы чего, не попал бы на пятнадцать суток. Это ведь не его накажут, а ее с ребятишками. Им он недонесет денег на жизнь.

А если отпущу, тогда ведь всех собак повесят на меня, и вирусный, скажут, ни при чем.

— Иди. Ладно, — говорю я, а сама чуть не плачу от жалости к Томке и оттого, что уж больно нескладна у меня жизнь. Тоже ведь и мой Пашка хорош, и вот как кончилась война, так всю жизнь и маюсь. И не хочу, чтобы так было у Томки. У нее мягкое сердце, доброе, а с таким сердцем тяжело жить.

Конечно, я никакой не начальник. Начальник должен быть суровым, строгим. Вон как наша начальница цеха. Говорит: «Я себя не жалею, но и другие от меня жалости не добьются! Мне, говорит, главное — план! Это в первую очередь, а всякие заботы-хлопоты работниц — дело десятое. Завод есть завод». Вот она такая. Скажет — и бровь у нее не дрогнет. Другое дело я. Мне от работниц уйти некуда. От их глаз никуда не спрячешься. Да и зачем же прятаться от своих-то?

Всякий раз, когда выхожу с завода, гляжу на небо. Ничего не ищу в нем, ни солнышка, ни синевы, просто гляжу, и как-то хорошо становится на сердце. Вот, думаю, как все же славно в природе устроено — светит солнышко для всех одинаково. Всем поровну, никто не в обиде. Иду не торопясь. Это редкие у меня минутки, когда я полностью отдыхаю, то есть ни о чем не думаю. Иду и гляжу. Особенно бывает отрадно, когда день ясный. Тогда я даже останавливаюсь, подставляю лицо солнышку, и так приятно, будто дремлю. Дальше иду, гляжу на речку. В этом месте она широкая, течет медленно, настолько медленно, что в ней отражаются облака, и все небо, и трамваи, бегущие по мосту.

Мой путь до трамвая. Тут и отдыху конец. Хорошо, если уступит кто место, а если стоять, то тут уж какой отдых.

Дочка живет в старом городском доме, в коммунальной квартире. Занимает одну комнату. Поначалу она, как вышла замуж, жила у свекрови, но вскоре незаладили, начались ссоры и пришлось разменяться. Свекровка до сих пор не может простить ей, что из-за нее лишилась трехкомнатной квартиры и должна жить в двухкомнатной с дочерью и сыном.

Ах, Люся, Люся, поторопилась ты выйти замуж. Не успела окончить школу, и вот вам, извольте радоваться: «Мама, я дружу с одним мальчиком. Он завтра придет к нам». — «Ну что ж, пусть приходит», — ответила я, а у самой сердце екнуло. Так и подумала, что не зря он придет. И вот пришел. Сидит. Мнется. А потом выдавил из себя, что любит Люсю и что они хотят жить вместе.

— А на что будете жить? — спросила я, а у самой даже дух перехватило.

— На стипендию.

— Сколько же стипендия? — Двадцать четыре рубля, это у меня. И у нее будет столько. Хватит.

— Вряд ли... А если ребенок появится?

— Ну о чем ты, мама, говоришь.

— Да ведь дело житейское, Люся.

— Пока мы учимся, у нас детей не будет.

— А где жить будете?

— У нас трехкомнатная квартира. Мать одну комнату выделит.

— Она уже знает о том, что ты женишься?

— Пока нет, но она не станет возражать.

— Сейчас апрель, подождите до осени, пусть Люся поступит в институт, а уж потом и поженитесь.

Они переглянулись.

— На данном этапе можно согласиться, — ответил Коля.

Но не прошло и недели, как он снова явился. Я тогда только пришла с работы, была усталая, хотелось полежать.

— Вы знаете, мы решили теперь жениться, — сказал он.

— Из-за того, что мы врозь, он получил тройку. Так и стипендии его могут лишить, — сказала Люся. Сказала так, будто это я ему вкатила тройку.

— Я говорил с матерью, она согласна. И вы не должны нам мешать.

— Да разве я мешаю, я хочу, чтобы вам было лучше.

— Самое лучшее, если мы будем вместе, — сказала Люся. Она всегда так это определенно и твердо, будто заранее знает, что все у нее хорошо будет.

— Ну, если так, пусть так, — сказала я, и грустно мне стало.

А они оба заулыбались, Люся кинулась ко мне, стала целовать.

— Я же тебе говорила, она согласится. Мои родители — ребята что надо!