Деревянные пятачки

Прошел первый трамвай. Пора и вставать. Я люблю, когда просыпается город. Понемножку собирается утренний народ на трамвайных и автобусных остановках. Бывает, моросит дождь или завевает снежок, холодно, и все же как-то отрадно на сердце. Впереди весь день. Он только еще начинается, мой трудовой день. На трамвае до завода. Тоже хорошо — едешь, о чем-то думаешь, дремлешь или смотришь в окно. Потом заводской двор. Цех. Товарки, с которыми проработала вот уже тридцать лет. Сроднились так, что ближе и некуда, и посмеемся, и погрустим. Другой раз думаешь — уйти бы на другой завод. На других, послушаешь, и автоматизация полная, и сады в цехах, а наш, каким был при царе Горохе, таким и сегодня остался. Мало что изменилось на конвейере. Вся работа вручную. Некоторые намахивают за смену по четыре тысячи движений. И я, было время, намахивала. Но из-за товарок не ушла. С ними начинала в молодости, с ними состарилась, с ними вся жизнь.

Мои еще спят. Это мне надо к семи на работу. Даже еще пораньше, за четверть часа до смены. Обежать все, принять от ночной смены, наладить, связаться с диспетчерской, обеспечить бесперебойный конвейер. А на нем ни много ни мало триста человек вкалывают. И все бабы. В других цехах и мужикам работа находится, а у нас чисто женский цех. А с бабами хлопот хватает...

Но вот уже и совсем светло. На дворе сентябрь. Бывает, что к этому времени вся листва пожелтеет, но нынче осенью и не пахнет. Небо чистое, дождей нет, и солнце греет так, что на работу хожу в одном платье.

Ну, вроде все в порядке. Встанут, поедят. И уйдут по своим делам. Ключ мы кладем под коврик на лестничной площадке. Было три ключа, как въехали в новую квартиру, и два вскоре потеряли. И что смешно, никак было не установить, кто потерял. Все отпираются. Друг на друга сваливают. Тогда и решили последний ключ класть под резиновый коврик. Воровать у нас нечего, так что грабителей не боимся. Зато удобнее стало — по карманам хлопать не надо.

До завода я обычно добираюсь на трамвае. А там до проходной немного пешком, вдоль длинной кирпичной стены, почерневшей от времени. Когда-то мой отец работал на этом заводе. Здесь прошла его жизнь. Теперь — моя. Помню, пришла впервые в цех, поставили на конвейер носочки обтягивать, — грохот, вонь, духота. Поглядела вокруг: одни разгоряченные бабы; кто в сорочках работает, кто в лифчиках. Конвейер, он не стоит. Только давай-давай. Заплакала. Забилась в угол. Шурочка подошла, — тогда молодая была, красивая. «Чего ты, глупая? Да это только с непривычки, а осмотришься — куда как славно. Бабы у нас дружные, веселые. Идем-ка, идем на свое место. Нельзя, чтоб лента пестрела». Это потом уж я узнала, что когда лента «пестреет», значит, не все работают на конвейере. Шурочка работала на лакировке. Самая была тяжелая у нее операция. Зато больше всех и зарабатывала со своей напарницей. И теперь работает, хотя уже десять лет как на пенсии. Не хочет уходить, втянулась. «Чего я дома-то буду сидеть. С тоски околею».

В проходной пусто. Вот через четверть часа тут будет поток, а сейчас свободно. И на дворе пусто. Но уже на лестнице оживленно. Ночная смена потихоньку рассасывается. Надо быстрей, быстрей, пока не захлестнул поток. Идут, торопятся, не до шуток, не до смеха. Ночная самая тяжелая. Потом весь день голова как налитая, хоть проспи с утра до ночи. Но мне еще не скоро до ночной, впереди еще вся неделя вечерней. Молодая была — как-то не очень замечала ночную, а теперь вся как разбитая.

Ну вот и мой цех. Глаза закрою, поведи — узнаю. Запахом гари наваливается он на меня. И во рту горько. Но это ненадолго. Привыкаешь, и перестаешь замечать. Великое дело — привычка. Вдоль цеха — а он у нас большой, чуть ли не сто метров в длину да метров тридцать в ширину — проложены рельсы. По ним идут вагоны, и пустые, и груженые. В груженых готовая продукция — цветная резиновая обувь. На конвейере работницы. У каждой так отработана своя операция, что и не глядя будет как надо. От голой колодки до опущенного в лак сапога, через все операции, — вот наша ленточка. Триста человек по обе стороны конвейера. Хватает дела...

Все хорошо, все принято. Без трех минут семь — начало моей смены. И вот одна за другой, кто быстро, кто так себе, входят в цех мои васильки-василечки, все в синих халатах. И справа и слева ко мне летит: «Здравствуй!», «Привет!». Знают они меня давно, как уже говорила, чуть ли не всю жизнь, но начальником смены всего с полгода. Сначала настороженно присматривались — какова-то буду начальницей, не забурею ли? Ну, а коли я дров не наломала, то и приветливы. И улыбнутся, проходя мимо. Вот и Шурочка прошла, поздоровалась. Поглядеть на нее, так самый настоящий сухой корень стала. Ноги кривые, руки ухватом, сгорбленная. А в работе никому не уступит. «Здравствуй, Шурочка!» — это я. «Здравствуй, здравствуй, начальница!» — это она. «Здравствуй, Глаша!» — это я ответила своей подружке, когда-то вместе начинали в этом цеху. Вместе невестились, в один год замуж вышли. Только вот она бездетная, а у меня, слава богу, трое...