Деревянные пятачки

И только тут мы вспомнили об отце, А как же он? Но и с ним все обошлось без осложнений. Павел даже обрадовался, когда узнал, что Люся выходит замуж. Еще бы — свадьба. А где свадьба, там и выпивка. И уж постарался, конечно. Всех раньше дозрел.

Боялась я — выйдет замуж, будет не до учебы ей. Но нет, поступила в Библиотечный. Он-то в Технологическом учился. Тогда они жили еще у свекровки. И вдруг как-то заметила я, что глаза у Люси ввалились, похудела она.

— Чего ты? — спросила ее.

То ли не ожидала она, что спрошу, то ли сама находилась в смятении, но заплакала, уткнулась мне в грудь.

— Ну вот, говорила же я. Подождать надо было замуж-то выходить.

— Аборт сделаю.

— Еще чего!

— Колина мама говорит, чтобы я сделала, Только страшно...

— Как это легко она распоряжается твоим здоровьем. А если у тебя больше детей не будет, тогда как?

— Почему не будет?

— А потому, что нельзя на первом ребенке аборт делать. Да и вообще нельзя. Как это убить его! Он ведь у тебя живой. Живет, понимаешь ты или нет? Как же ты убьешь его? Нет, если уж понесла, так и неси.

— А как же учиться буду?

— А об этом надо было раньше думать. Николай-то что говорит?

— Самой велит решать.

— И то ладно, что не настаивает. А ты и думать не смей, я вот троих вас родила, всех сохранила. А ты с чего начинаешь?

Послушала меня. Зато свекровка рассердилась. Чужой-то жизнью легко распоряжаться, Анастасия Викторовна! Сама бы для себя небось так быстро не решила. И вот словно в укор ей растет мальчонка. Славик. Теперь уж ему три года.

Живут они на четвертом этаже. Лестница крутовата, лифта нет, но ничего, я еще на ногу легкая.

— Бабуленька! Бабуленька! — Слава кричит, ликует, прыгает, тянет меня в комнату, и я еле успеваю поздороваться с жиличкой, старой-престарой пенсионеркой, которая иногда присматривает за Славой.

— Ты один? А где мама?

— Учится. А я в садик не ходил. Я дома. Дома я! — возбужденно объясняет он, будто я не вижу, что он дома. — А ты не уходи, ладно? Не уходи, — и вдруг затихает, прижимается к моим коленям, глядит в лицо, и я целую его, целую. И так счастлива, что он есть. А ведь — могло бы и не быть. Может, он это чувствует и поэтому особенно ласков со мной? — Бабуленька! Бабуленька!

Это второй мой отдых, когда я с ним. Потом он будет шуметь, разыграется так, что и не унять, и надоест, но сейчас я чувствую, как светлая отрада льется мне в сердце и уходит дневная усталость. И я готова снова работать и работать. И на самом деле, надо постирать белье, вымыть пол.

И я стираю, и, когда белье уже развешано на чердаке и я возвращаюсь с пустой корзиной, меня встречает Люся. Смотрит с укором. Мягко и осуждающе. У нее очень кроткий характер. Особенно стал таким, как выо шла замуж. А Славик радостно тормошит ее за руку, кричит, что приехала к ним бабуленька.

— Ну что это, — говорит Люся, не обращая на него внимания, — будто я сама не могу белье постирать. Я просто отложила на воскресенье.

— Ну да, в воскресенье самая пора стирать. Все люди отдыхают, а ты стирку затеешь. Молчи-ка уж лучше да поздоровайся с матерью.

— Здравствуй, мама.

— Бабуленька к нам приехала! Ну, бабуленька! Мама! — Славик дергает ее, злится.

— Да вижу, вижу, — наклоняется она к нему.

— Так поцелуйся с ней. Поцелуйся! — кричит Слава.

— Правильно, милый, — говорю я. — А то уж совсем отвыкла твоя мама от бабушки.

— Ну что ты, мама, — прижимается ко мне Люся. — Не говори так. Люблю, люблю тебя...

Ну, конечно, любит, знаю же я. И внимательно оглядываю ее лицо, и опять, в который уже раз, вижу усталость в ее глазах. Когда-то были голубые до синевы, а теперь понемножку обесцвечиваются. И на скулах припухлости. Нет, нелегко ей достался Славик. Нелегко... Даже давление стало подскакивать. И это в двадцать-то два года! И, видно, сердце пошаливает. Но я не спрашиваю — не скажет правду. Да и зачем спрашивать, если и так видно — нелегко ей.

— Ну как Николай?

— Работает.

Я знаю, он работает технологом на большом заводе. Но не об этом я спрашиваю — меня тревожит: не пьет ли он, не гуляет ли? Теперь это так стало широко, куда ни посмотри. Но нет, Николай ни тем, ни другим не увлекается, и хорошо, и сразу на душе светлее. И уже у Люси вроде бы и делать больше нечего. Надо бы пол вымыть, но Люся не позволит. И, посидев еще немного, я начинаю собираться.

— Ну, куда ты? Посиди. Чаю попьем.

— Нет, нет, хочу Олю проведать. Давно уж у нее не была. Как там она...

— А чего она тебе не позвонит? Или ты позвонила бы.

— Вот потому и надо проведать, что не звонила мне. Здорова ли?

— Ну, посиди, успеешь, — ласково просит Люся. — Скоро должен Коля прийти.

— Бабуленька, посиди, бабуленька! — просит Слава.

И я остаюсь.

— Только чем же мне заняться?

— А отдыхай.

— Что я, больная, что ли? Давай хоть белье поглажу.

— Не дам. Сиди. Расскажи, как дома? Как отец, пьет?

Мне не хочется ее расстраивать, да и что проку от того, что скажу правду. Бывает, когда и скрыть на пользу.

— Ничего, последнее время держится, — подвираю я.

— Это хорошо. Витя здоров?

— Здоров, да курить стал.