Деревянные пятачки

Оля живет в новом районе. Когда-то там была деревня. Горожане снимали дачи, а теперь высятся девятиэтажные дома. И в одном из них живет моя средняя сестра Оля.

В молодости она была очень красива. Куда там я или наша старшая, Нина! Отсюда, наверное, и заносчивость была в ее характере. В молодости. А теперь злая ирония. Ей не повезло в жизни. У кого как складывается судьба. Долго она выбирала себе «самого лучшего, самого красивого». Сколько ребят из-за нее перестрадали, так не счесть. И все же нашла. Однажды явилась домой с высоким голубоглазым летчиком. Мама не знала, куда его усадить. Я высматривала из-за шкафа, робела выйти. Нины дома не было. Она уже не жила с нами, вышла замуж за архитектора.

— Познакомься, мама, — сказала Оля. — Его зовут Георгий.

Мама познакомилась. Потом вышла из-за шкафа и я, и тоже познакомилась. А потом была свадьба. А спустя месяц война. И Георгий был убит в воздушном бою. С тех пор Ольга одна. Теперь ей пятьдесят семь. Вот уже два года на пенсии.

К ней я подымаюсь на лифте. Удобная штука. Раз — и на пятом этаже. Надо бы позвонить Ольге по телефону, а ну, нет ее? Но вряд ли — куда ей уйти?

— Кто там?

— Я это, Оля.

Она открывает дверь и смотрит на меня так, будто недовольна моим вторжением. Собственно, в какой-то мере так оно и есть. Если бы хотела видеть меня, то ей ничего бы не стоило приехать ко мне или позвонить в цех, но нет, она молчит и не едет.

— Ну как ты?

— А что?

— Да ничего, просто проведать приехала.

Оля садится напротив меня, достает вазелиновую коробочку, в которой хранит нюхательный табак, и заправляет понюшку в ноздрю. Никак не могу привыкнуть к тому, что Оля стала заниматься таким некрасивым делом. Как не могу свыкнуться и с тем, почему так устроена жизнь человека, — давно ли был молод, красив, и вот уже стар и безобразен. Зубов у Оли нет, нос расплылся, а был когда-то веселый, вздернутый носишко, сводивший сума парней. Куда ушла ее красота? Где она сейчас находится? Вот найти бы и отдать ей. «На, Оля, на! Ты еще и не пожила как следует. Что ты видала? Одну печаль да тоску, да бесконечные, как наш конвейер, думы о нем, об убитом. Ты даже в мыслях никого другого до себя не допускала, чтобы он, твой сын неба, не обиделся. И не потому, что надеялась — вернется. Нет, ты не ждала его, сразу поверила похоронной. Поверила так, что наутро уже не было в твоих глазах живого блеска. С того дня они стали тусклыми».

— Что не заходишь? Или уж так занята? — спрашиваю я.

— Неохота.

— Чего неохота?

— Ничего неохота. Если бы не надо было есть, никуда бы и из квартиры не выходила.

— Рано ты на пенсию ушла. Надо бы работать. Вон у нас Шурочке уже шестьдесят, а все работает,

— Мне и так хватает.

— Не из-за денег. На людях была бы.

— А помирать надо. Все. Все уже.

Она заправляет в нос еще одну понюшку табаку.

И движения ее рук, и то, как она втягивает табачную пыль, полны равнодушия. И я вижу — ей на самом деле не хочется жить. Да и понять ее можно — ни детей, ни мужа, ни работы. Чего ждать? Тут и повеситься недолго. И я стараюсь как-то оживить ее.

— Слушай, Оля, а что, если мы в воскресенье испечем кухон? Никто ведь лучше тебя не делает его. Давай, а?

— Чего это тебя вдруг потянуло на сладкое?

— Люся приедет. Славик. Витя дома. Давай, а?

— А как они?

— Кто?

— Ну, Люся, Славик?

— Здоровы. Про тебя спрашивали.

— Врешь ведь.

— Честное слово! Соскучились. Давно уж не видали. Как она там, говорят. Давай, а? Только вот дрожжей бы достать. Мне-то некогда, а ты бы походила по магазинам.

— Ладно, похожу. Может, и достану.

— Достанешь. Если захочешь, достанешь, — льщу я ей.

И, судя по тому, как немного разгладились морщины у ее рта, вижу, что придет к нам. А мне пора уходить.

— Ну, ладно, пойду. Еще к Нине зайти надо. Давно ее не видала?

— С месяц. Она не заходит, даже не звонит. А я что, хуже ее?

— Это ты зря. Она любит тебя.

— Ага, любит. Год не приди, и не вспомнит. Ты, Валя, как маленькая, неужели не видишь, что у нее совсем другая жизнь, чем у нас. Что мы ей? А у нее салон. Как же!

— А, считаться...

— Гордости в тебе нет.

— А какая может быть гордость между сестрами. В чем-то и уступить, и простить надо. Поедем, а? Вот она ахнет!

— Именно ахнет. Еще инфаркт хватит. Нет уж, если хочешь — поезжай одна.

— Ну ладно. Привет от тебя передам.

— Передай, если ей нужен.

На улице уже огни. Да, что ни говори, а сентябрь сказывается. На небе темно. Ни звездочки. А я в платьице. Правда, не холодно. И ветра нет. Только бы до метро добраться, а там рядом. На улице Горького живет. Дорогу перебежать — и дом.

— Спасибо. — Это мне молоденькая девчоночка уступила место в вагоне. Мальчишки, как правило, не догадываются. Даже глаза закроют, будто спят. А девчата, словно понимают, что их ждет впереди, всегда мне уступят место.

Да, все же удобная штука лифт, особенно если устанешь. А я что-то и притомилась. Ночь плохо спала. Вот и шестой этаж. Кнопочка, и за дверью мелодичный звон: «Ти-та-танннн...» Не сразу, но все же:

— Кто там?

— Я это, Нина.