Деревянные пятачки

«Неужели никто не спохватится, не вспомнит о нас?» — в отчаянье думал он, и снова кричал, и заставлял кричать детей, и они кричали, и тут же зарывались лицами ему в живот от слепящих, заставлявших вздрагивать весь воздух, яростных молний.

Иногда казалось, кто-то отзывается. Старик прислушивался. Но был только шум дождя, он бил по голове и спине, был гул ветра и шелест волн. И еще был всепоглощающий гром. Он обрушивался, давил книзу, оглушал, приводил в отчаянье. Сопротивляться ему было невозможно, он лишал мужества. А гроза, казалось, набирала все большую мощь. Теперь уже ветер толкал их, и они раскачивались, и старик все шире расставлял ноги и велел детям, чтобы они тоже расставили шире ноги и крепче держались за него. Думать о чем-либо он уже не мог, все его мысли были направлены только к одному — к мольбе, чтобы не ударило молнией, не свалило ветром, чтобы хватило силы выстоять. И особенно страшно было за детей. Он знал, что если они погибнут и он погибнет, то его и мертвого не простят. Да и как простить, если из-за него погибли несмышленыши.

— Эй!.. Эй!..

Трудно было определить, который час. Когда вечер перешел в ночь, да и перешел ли? Давно было темно и непроглядно мрачно. Камень стал скользким и холодным. А ливень хлестал и хлестал, бил старика по тощей спине, словно наказывал, и если бы не две прижатые к груди головенки, то старик, наверно, не выдержал бы — не хватило бы ни физических сил, ни силы духа. Но дети и все живые чувства, связанные с ними, заставляли не только переносить и холод, и страх, они заставляли быть мужественным, не предаваться отчаянию, утешать внуков, успокаивать. И он говорил, что еще немного, все обойдется, гроза стихнет, успокоится ветер и дядя Вася — так звали соседа — приедет за ними. Кто знает, может, и его прижала гроза, и он так же страдает, но ничего, ничего... Всякое бывает. Он говорил про войну, как там было опасно, но вот он уцелел, и тут будет все хорошо. И еще что-то припоминал, и все говорил глухим, обессиленным голосом, и дети слушали его и не слушали, но голос звучал родной и страх до конца не убивал их.

Со старика текло, как текло и с детей. Они уже окоченели, и совсем бы замерзли, если бы не тепло друг друга. И еще что помогало им противостоять ветру, натиску волн — это шесть босых ног, вцепившихся в скользкий холодный камень...

К утру гроза стихла, но соседский мужик Василий еще спал, разметав по постели тяжелые руки. Проснулся он, когда небо уже очистилось и в это чистое небо всходило солнце. Он сел, покрутил налитой башкой и прошлепал к ведру с колодезной водой. Долго пил из ковша потеплевшую за ночь воду и вдруг вспомнил про старика и двух пацанов, которых он отвез на Селезень да и забыл. И тут же, кинув ковш, выбежал из избы.

С дороги и берег, и вода были скрыты густыми ракитниками, и поэтому Василий не мог видеть камня, но как только, задыхаясь, миновал кусты, так тут же открылся ему весь свободный простор воды и Селезень, самый большой камень, отстоявший от других, которые поменьше и поближе к берегу. И никого не увидал на нем...

«Ё-мое!» — воскликнул Василий и припустил к берегу, будто еще мог что-то исправить, но, не добежав, повернул обратно, страшась даже и подумать, что и старик, и дети погибли. Хоть и смутно, но помнил он, что была гроза и он приплелся домой весь мокрый.

На бегу он еще раз обернулся, не веря, что камень пустой, но и бинокля не надо было, чтоб убедиться, что он пустой, и тогда Василий остановился и стал судорожии закуривать, решая, что делать дальше. Заявлять ли куда, или сделать вид, что он тут ни при чем, — никто не видал, как он переправил на камень старика с ребятишками за рубль... Черт, с этого рубля все и пошло. Вместо того чтоб плыть за травой на мыс, скинулся с Иваном на маленькую, а там портвейн, и пошло, и пошло...

Дома жена разливала молоко из подойника по кринкам. Хмуро кинула на Василия взгляд.

— Никто как ты виноват будешь, — зло сказала она.

— За что? — тут же вскинулся Василий, покрываясь потом.

— За что? — передразнила его жена. — Сатана голая, застудил старика-то с ребятишками. Еле живых с камня сняли, пьяница чертов!

— Сняли? — радостно воскликнул Василий и откашлялся, словно собирался петь. — Ну, ё-мое, а я убиваюсь!

— Повстречаешься, чего скажешь человеку?

Но Василий уже не слушал ее. Обошлось, так чего ж теперь и мусолить. Другой разговор, если бы да кабы, а тут полный порядок!

— Водкой надо растереть, коли застыли, да внутро хорошо помогает...

— Вот только покажись на люди, сатана голая, тебе покажут, как хорошо помогает. — Жена зло глянула на него и, сердито хлопнув дверью, вышла.

Василий некоторое время стоял неподвижно, потом покрутил головой и медленно потянулся за ковшом с водой.

1976

Иглотерапия