Деревянные пятачки

Я зажег спичку. Поднял ее чуть ли не к потолку и при ее неровном трепетном свете оглядел топчаны и увидал всех восьмерых, разметавшихся на своих ложах. Да, их было ровно восемь. А с краю, чуть в отдалении от них, был ситцевый полог. И я отдернул его. Но тут огонь дошел до моих ногтей. Я встряхнул рукой и зажег новую спичку — и увидал Райку и Валю. И как только свет коснулся их, так тут же Рая открыла глаза и, щурясь, испуганно вскрикнула: «Кто это?» — и сразу же на мужских топчанах зашевелились.

— Это я! — зажигая свечу, сказал я, не отрывая от жены взгляда.

— Ты! — вскрикнула с болью она и тут же припала ко мне и заплакала. — Нет, так нельзя... так невозможно... — зашептала она, — я совсем измучилась. Как хорошо, что ты пришел! Как хорошо!

И с каждым ее словом, с каждым ее доверчивым движением я все больше успокаивался, и никакие уже сомнения не грызли меня.

А потом, когда она успокоилась, я рассказал ей, почему пришел.

— Если бы меня не удержали, я бы его убил! — только теперь сознавая, что и на самом деле мог бы убить Якова, сказал я.

— Но как же ты поверил ему? — приподымаясь, спросила Рая.

— Ну а как же, как не поверить? Я же не знал, что он такое вывернет. Да и Леньку я никогда до этого не видал. Как же тут не поверить?

— Ты поверил, что я могла сделать так, как он сказал? — медленно и уже совсем потерянно спросила Рая. — Поверил, что я могла... А! — И она упала лицом в подушку и закрыла ладонями затылок.

И только тут я понял, что натворил! И говорить бы мне не следовало, и тем более не надо было верить Леньке, этому совершенно незнакомому человеку, да хоть бы и знакомому, хоть самому родному.

— Рая... — я тронул ее руку. — Рая... понимаешь... — Я пытался оторвать ее лицо от подушки, но она все плотнее припадала к ней и все громче всхлипывала, и я уже не знал, что ей сказать, как убедить, чтобы она поняла меня, чтобы наконец простила.

1973

Вдали от тайги

Нет, и здесь, на песчаном побережье, не было успокоения, и Струмилов уходил все дальше, все быстрее по шуршащему песку золотой Анапы. Тихое большое море шевелилось рядом. Гладкие, лоснящиеся, как дельфиньи спины, покатые волны тихо накатывались на берег и гасли в песке. Солнце горячо согревало. Здесь все было для отдыха, для наслаждения, для любви, наконец! Но ничего этого не было нужно ему. Как тяжелораненый лось, он уходил все дальше, в безлюдье, в тишину, и всюду за ним, безотлучно, как тень, шла жена.

Теперь уже она не была гордой и даже не думала о своей красоте, которой так долго подавляла его. Обгорелая, исхудалая, она торопливо шагала за ним, глядя с обидой и даже ненавистью на его широкую спину, на его легкие, длинные ноги, не знающие усталости.

«Ну хоть бы раз обернулся... Ведь я же больше не могу!» — немым криком, запавшими глазами молила она.

Но он шел, шел, шел. Безостановочно, словно убегал от своей тени, от трех теней, которые тянулись за ним.

Наконец дыхание жены стало доноситься слабее. Остался позади шорох ее шагов. Отстала. Поняла. И Струмилов, сам уже измученный быстрой ходьбой и зноем, присел на выброшенное морем темное тяжелое бревно. Навесив на глаза широкие светлые брови, стал смотреть вдаль, за песчаные бугры, поросшие колючими кустарниками акаций, туда, на север, где далеко-далеко раскинулась необозримая тайга, где распадки, сопки, палатки и она, его нечаянная, нежданная Галка, Галчонок...

— Вот уж никогда бы не подумала, что могу влюбиться в такого великана, — смеялась она и вставала на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ. — И это что, я каждый раз должна буду так приподыматься, мое высочество?

— Если хочешь, я встану на колени, — говорил он и оттого, что его впервые любили, смущенно улыбался.

— Нет-нет, мое высочество не должно унижаться, — говорила она и глядела ему в глаза изумленно и радостно, будто видела там что-то необыкновенное. — Галка... Галчонок! — Он брал ее лицо в свои широкие ладони — оно утопало в них, было как голубиное яйцо — и смеялся от удовольствия, что может глядеть на него сколько угодно и целовать глаза, губы, щеки. — Галка... Галчонок... Как все это началось? С чего?

— Я как увидела тебя, еще в Ленинграде, так сразу почему-то подумала, что это просто так не кончится. А потом, когда узнала, что ты женатый, стало так тяжело. Я даже заплакала... А теперь ни о чем не думаю.

Это она сказала, когда они стояли на песчаной косе Протока Хариусов. Быстрая вода, подпрыгивая, проносилась мимо них, вспениваясь у подмытой лиственницы, утягивая ее макушку. Но лиственница вырывала ее, и получалось так, что она все время кому-то кланяется.