Деревянные пятачки

Он походил по саду, поднял несколько упавших яблок, хотел было отнести на кухню, но вспомнил ссору с женой и не пошел. Обвел взглядом верхушки яблонь, озабоченно вздохнул, видя, как они гнутся под краснобокой тяжестью, и снова направился к Савельичу, хотя знал, что вряд ли от его присутствия подвинется работа.

Савельич словно ждал его. Как только Василий Николаевич спустился в погреб, тут же откинул мастерок в ящик с раствором и, закуривая, засмеялся.

— Вспомнил я тут. Это ж надо, до чего бывают продувные. Видали, наверно, домище с двумя мезонинами и тремя верандами? Ну, за аптекой-то! Под резиновым шифером. Так вот, хозяйка его — Катюшка. Помните, наверно, работала почтальоншей. Пухленькая такая. — И Савельич, чтобы показать, какая она пухленькая, повертел пальцами.

— Ну как же, помню, — сказал Василий Николаевич, и на самом деле припоминая женщину небольшого росточка, круглолицую, с миловидными ямочками на тугих щеках.

— Так ведь она вдова теперь. А была вышедши замуж за старика. Тот с-под Москвы в свое время приехал к сыну погостевать. Ну и завлекся ею. А она что? Ух и женщина! В такой полон взяла его, что он чуть на колени не падал перед ней, чтоб только она согласилась стать его женой. Вдовый он был. Соблазнил дачей. Садом. Все, говорит, отпишу, старик-то. Все будет твое. Сын ему: «Папа, папа, одумайся! В ваши ли годы такое совершать!» Но разве остановишь человека в таком деле. Он и слушать не захотел. Разругался. А когда невестка сунулась, так чуть не пришиб ее. И ушел от них, да прямым ходом к Катюшке. «Да вы что! Да вы что! — застрекотала та. — Да что обо мне люди подумают». Но только старик ни в какую. Уперся, как костыль в землю. Гони, говорит, не гони, а не уйду. Тут помирать буду! Ну а она ужасно хитрая оказалась. Ух и женщина! Живите, говорит, здесь, а я переберусь к подружке. Ну, ясно дело, он на дыбки. Зачем, говорит, мне твой дом без тебя? А какой у нее дом, коли всего одна комната да и та в коммуналке. «Ой, — говорит это Катюшка-то, — прямо не знаю, что с вами и делать. Мне и самой жалко вас. Видно, вы хороший человек, добрый да ласковый». — «Добрый, добрый я, — это говорит он-то, — для тебя ничего не пожалею. Только приголубь меня. Уедем мы отсюда. Жить будешь в свое удовольствие. Пенсия у меня сто восемьдесят рублей...»

— Странно, откуда ты все это знаешь в таких подробностях? — суховато спросил Василий Николаевич.

— А чего тут знать, коли она сама мне все рассказывала. Я ж у нее весь дом штукатурил. Новый-то, который за аптекой. Вот она тогда и рассказала все. Говорит и хохочет. А так-то откуда бы мне узнать.

— Да. Ну и что?

— А то, что за всяко просто она его к себе не подпустила. И условий не ставила, а так дело повернула, что он, считай, при свидетелях уговорил ее взять от него дарственную на дачу и на все свое имущество. И уж так-то радовался, когда привел ее к себе. Но только пожил недолго. На полгода его не хватило. Ну, оно и понятно — старый, да и инфаркт уже перенес, а она что? Она молодая, в полной силе. Где же ему! Ну, похоронила, дачу продала и сюда. И сразу за дом принялась. Построила. Теперь дачников пускает на пятьсот рублей за сезон. Мишка Лапшин подкатывался к ней, чтоб жениться, так она даже не глядит, а еще в прошлом годе сама за ним бегала, за счастье считала. А теперь куда там! Ух и женщина! — и снова, как в тот раз, глаза у Савельича сверкнули.

— Что же, тебе нравятся такие? — с осуждающими нотками в голосе спросил Василий Николаевич.

— А что проку, что нравятся, я-то им ни к чему. Кроме мастерка да спецовки, считай, ничего и нету. Куда им такой. Им нужна валюта.

— Да... Ну, не буду мешать.

— Ничего. Если б мешали, я бы сказал.

«Вот извини и подвинься, какие бывают ситуации в жизни, — подумал Василий Николаевич. — Два случая, и дважды женщины обставили нашего брата. Теперь один в тюрьме, другой в земле, а они обе здравствуют, процветают. И ни во что это им обошлось. А тут всю жизнь трудился, по копейкам собирал на дачу. Жена экономила, во всем себе отказывала. Да, отказывала... И у меня здоровья настоящего нет, хотя года еще и небольшие. Подумаешь, шестьдесят». От таких дум Василий Николаевич расстроился. Он всегда расстраивался, когда начинал думать о себе. Потому что надо очень много преуспеть жизни, чтобы раздумья были радостными. Хотя, честно говоря, он не мог обижаться на то, что жизнь у него сложилась плохо. Чего еще надо — дети выросли, имеют хорошие специальности, квартира есть в городе, дача с садом. Чего еще?

Василий Николаевич убрал часть ненужных подпорок, снес на кухню еще корзину паданцев, покосился на жену, распаренную от печного жара, и неожиданно поймал себя на мысли, что его жена совсем другой человек, нежели те женщины, от которых Савельич был в восторге.