Деревянные пятачки

— И там надо было.

— «Там»... Меня знаешь уже лет пятнадцать, наверно. А «там» без году неделя.

— Все равно, если просят, надо. Они пораньше позвали, а вы малость опоздали.

— Малость... А вот теперь яблоки могут пропасть. Снимать их надо, а куда прикажете складывать?

— Сложите. Вы не на работе теперь. Целые дни ваши. Знай занимайся хозяйством. Лафа.

— Не в этом дело.

— Как это не в этом? В этом. Теперь вы на пенсии, значит, сам себе хозяин. Захотел — встал, захотел — пошел. Лафа!

Савельичу было уже под семьдесят, он давно получал пенсию, но все время был на работе и у местных, и у дачников-застройщиков. И всякий раз, если заходил разговор с пенсионерами, как бы осуждающе говорил: «Вам что, вам теперь лафа, хошь — встань, хошь — ляг. Сам себе хозяин». Когда же ему говорили, что и он такой же пенсионер, то Савельич, с укоризной глядя на собеседника, отвечал: «Какой же я такой? У тебя пенсия сколь? Девяносто пять? А у меня шестьдесят. Какой же я такой? Мне вкалывать и вкалывать». — «Да куда тебе деньги? — говорили ему. — Старуха получает пенсию, мало, что ли?» — «Мне-то? — придавив глаз рыжей лохматой бровью, отвечал Савельич. — Мне их много не надо. Самому-то. Ребятам моим надо. Муж у дочки ушел. А велик ли алимент от пьяницы? У сына заработка не хватает. Трое ребят. Кто поможет? Ты? Нет, ты не по можешь. Значит, только на меня надежа. А так-то мне денег много не надо. Что я, капиталист, что ли? А тебе лафа...»

— Лафа, лафа, — раздраженно пробурчал Василий Николаевич, оглядывая стену. Она была сырая, тяжелая, и вряд ли возле нее сохранятся яблоки. Загниют...

— А чего не лафа? — невозмутимо подхватил Савельич. — Сад свой. Дом свой. Малина, земляника своя. Черноплодка. Пенсия справная. Когда встал, когда лег — твое дело. Лафа. Я бы на вашем месте продавал яблоки. Полтинник на вокзале кило. А этих полтинников-то эвон сколько на яблонях навешано, — вылезая из погреба с ведром, чтобы принести воды, сказал Савельич и кивнул в сторону сада.

К ним подошла Ирина Михайловна.

— Вот скажи, Савельич, плохой я человек? — спросила она, и губы у нее дрогнули.

— Чем же вы плохая, Ирина Михайловна? Сколь знаю, всегда вы хорошая.

— Вот, а он все недоволен мной. — Она поглядела на мужа. — Все придирается ко мне.

— Не говори глупости! — резко оборвал ее Василий Николаевич. — Если я делаю замечание, то по существу. Ну как же не указать, если она не следит за вареньем, — обратился он к Савельичу. — Ушло. По всему дому чад. И не скажи. Или я не прав?

Ирина Михайловна при словах мужа неожиданно всхлипнула и быстро пошла к дому.

— Вот, пожалуйста, фокусы. Слова не скажи! — раздражаясь еще больше, сказал Василий Николаевич.

— Такой характер, — ставя ведро на землю и закуривая, сказал Савельич. — Они, видишь ли, разные бывают, женщины. Недаром, говорят, в старости становятся или добрыми бабушками, или злыми ведьмами... Я вот работал тут у одной. За раймагом видели, наверно, дом двухэтажный, на берегу озера. Ну женщина. Огонь! Я малярничал у ней. Она, значит, тут живет, а муж в городе. На какой работе, не знаю, но только денег у него было много. Потом его посадили за то, что брал взятки. А тогда, как приедет с города, так она сразу ко мне: «Кончай, Савельич, работать. Едем кататься на озеро». Ну, значит, на весла. Петька был плотник, тот, значит, на гитаре рать. Сидит на носу и играет. А она с мужем слушает и все смеется чего-то. Красивая, куда тебе! Так бы и глядел на нее все время. Молодая! Покатаемся этак и на остров вылезаем. Тут она быстренько скатерть раскинет и из сумок вино достает, закуски разные, и все это выкладывает, и нас с Петькой зовут. Коньяк у них был, миноги, белорыбица. Икра. Закусь такая, что и во сне не приснится. И опять, значит, Петька на гитаре наигрывает, а она слушает. Привалится к мужу и подпевает. На меня взглянет, улыбнется и, веришь ли, будто по глазам резанет, аж слезы выступят. Ух и женщина! А другой раз и без мужа кликнет меня, чтоб я на весла садился, — и на остров. Ну, опять же с Петькой. Тот все на гитаре наигрывает. Платила на нам повременку, так что мы были не в убытке. Но ведь и совесть есть. Другой раз скажу ей: «Что ж это, Аврора Сергеевна, такое получается, мы не работаем, а деньги идут». А она: «Или еще мало на своем веку наработался, Савельич? Не думай, пустое это. Живи, пока солнце светит». Ух и женщина!

— Не понимаю, чем тут можно восхищаться? Какая-то разгульная бабенка. Муж сел за взятки. По всей вероятности, она его и толкала на подобное, — сказал Василий Николаевич.

— Этого я не знаю, — ответил Савельич. — Но ловкая! — и в глазах у него проскочил какой-то проблеск, как зарница в темной ночи.

«Вот совсем не предполагал, что Савельич такой человек, — подумал Василий Николаевич, поражаясь и тону, каким все было рассказано про эту Аврору, и тому блеску, какой сверкнул в глазах старика. — Вот вам и пожалуйста! Как говорится, седина в бороду, а бес ребро».