Деревянные пятачки

Так и живем... И все же не покидает меня мысль: кому дом? Кому сад? Жалко, если все это будет снесено, а земля перепахана. Не могу смириться, что дом наш родительский, веками ставленный, после смерти моей пропадет начисто, а вы где-то затеряетесь на большой нашей земле. Не могу! И все думаю. И представляется мне место, где была деревня, выровненным полем, и по этому полю несет студный ветер, переметает снег, и ни за что, глядя на эту картину, не подумаешь, что жили тут люди, старались, работали, звенели голоса ребятишек, петухи кукарекали. Была жизнь... Раздумался так-то среди ночи, и стало просто невмоготу. Вышел на крыльцо. Небо звездное, а на восходе уже алеет. И все как бы в тени лежит. И тишина такая, что слышно, как далеко-далеко стучит движок. Стою, гляжу на этот извечный покой, и вдруг пронзила меня мысль, одна дума. Это все верно, что вместо деревни занесенное поле, но ведь и в деревне зимой не веселее бывает. Как подуют ветры, как занепогодит, так и на улицу не выйдешь. Такие наметет сугробы, так переметет дорогу, что и до большака не добраться. Так что уж тоже не ахти какая веселая картина. И тут мне подумалось о вас, дети мои. Корю вас, а зачем? Чего хочу доброго? Чтобы вы, значит, приехали сюда и жили тут, как я, прожили бы всю свою жизнь? Этого я, что ли, хочу? Да ради чего же такое у меня желание появилось? Ради сада, в котором с десяток яблонь, да огорода, на котором ежегодно картошка да капуста, и боле ничего? Ради этого, что ли, вам сюда приезжать? И такой разлад взял меня, словно кто надвое, как ковригу хлеба, разломал душу. И там вроде правда, что деревню-то жалко, и тут правда. Так где же она? В какой стороне? Или все, что делалось мной и матерью вашей, — все наши хлопоты, старания были только порогом, через который вы переступили, чтобы уйти в другую жизнь? «Необратимый процесс» — может, в этом ответе нашего председателя и есть великая мудрость. Да и зачем оборачивать, к лаптям, что ли, возвращаться? Так что же, значит, и верно, конец моей Ветлужке? Отжила свое, и жалеть нечего? И вся та жалость, которая томит меня, зряшная жалость? И жалею, может, и не деревню, а ту жизнь, что прошла в ней? Так, что ли?..

Долго я стоял и все думал, глядя на то, что сыздетства было знакомым и родным, и грустно мне было, тоскливо, но не было тяжести, когда теряешь что-то дорогое. Может, потому не было, что оставалась земля. Она — главная! Что деревня, что дом — прах! А земля — вечна!

И расстилалась она передо мной во всю свою ширь. А звезды уже тускнели, и все больше алело небо, и полетели на поля птицы. Взошло солнце и осветило всю землю своим благодатным теплом. Коснулось меня. И снова подумалось:. «Не дом, а земля — главное. А земля не исчезнет. Она и есть наш общий родительский дом. А дети, что ж, дети всегда разлетаются из своих гнезд, как птицы, и земля все равно заселяется ими».

1973

Ему было дано все

Да, ему было дано все. Иной человек выпущен в жизнь как-то не то чтобы неполноценным, но не всем одаренный. Или робковат, или рассеян, а то памятью слабоват или же ростом не вышел. Про Александра Михайлова такого сказать нельзя. Всем удался. Ростом равного ему не было в нашем поселке, силой тоже. На спор мог бревно взвалить на плечо и нести. Зубами грецкие орехи колол. Охотник отменный. Рыбак каких поискать. Семью имел — жену и двух дочек. О сыне мечтал, но не выходило. Может, поэтому на других женщин засматривался. Но бабником за это назвать нельзя было. Хотя, должен сказать, не обошлось у него и без романа. Причем в самом серьезном варианте. Настолько, что уже поговаривали, как бы он не бросил свою семью ради Алевтины Осокоревой, замужней бабенки. Правда, ничего не скажешь — смазливой. Она-то, конечно, могла бы уйти к Александру Степанычу в любой час и минуту, только свистни он, но Александр Степаныч с таким делом не спешил. Более того, как позднее выяснилось, он и не помышлял разлучать ее с мужем. Вот если бы последнее обстоятельство было известно мужу Алевтины, то, пожалуй, и не произошло того некрасивого случая, который крепко поломал судьбу Александра Степаныча.

Каким образом, это неизвестно, но узнал муж Алевтины, Пашка Осокорев, что Александр Степаныч похаживает к его бабе. Сам-то он, конечно, сладить не смог бы с таким богатырем, так он подговорил троих дружков своих, угостил их для задору водкой и портвейном, и те так проучили Александра Степаныча, что он еле домой доплелся. Причем в лицо не били, а все норовили ногами в живот.