Деревянные пятачки

Как они рьяно работали, махая руками, наматывая жилку на локти и тут же сбрасывая в щепяные корзины тех самых килограммовых, которые ломают крючки и рвут жилки. Им было не до меня, и через минуту мне стало не до них, когда внизу, едва успела секуша коснуться дна, на ней повисло что-то тяжелое, словно чугунная гиря. И казалось, уже жилка не выдержит, а в сердце заколотилась тревожная уверенность — вот он, вот он, окуневый Моби Дик! Но это не был Моби Дик, даже килограммовым не был. Попался средний, просто его засекло за брюхо, и он шел поперек воды. Но какая разница? Сердце-то билось, билось так, как если бы и на самом деле повисла громадина. Неужели весь интерес в добыче, что я, голодный, что ли? Есть нечего? Ощущение — вот что главное! И снова секуша летит на дно, и сразу же резкий толчок, я выбираю жилку, и — черт! — она путается, окунь сходит, и снова секуша устремляется вниз. Как хорошо, что она тяжелая, как легко она прорезает восьмиметровую толщу воды! На этот раз удача! Тот самый килограммовый схватил ртом свинчатку и теперь бьется, ворочается в ведре, а секуша снова летит на дно... И не до чаек — а они совсем рядом плюхаются в воду и чуть ли не у бортов вырывают снетка, — и не до рыбаков, и ни минуты покоя, и каждый раз при новом рывке замирает сердце, и каждый раз бьется в мозгу: «Вот он! Вот он! Моби Дик, такой, что все ахнут! Не он! Не он!» И снова секуша простреливает глубину... Ах, эти Раскопельские камни! Вот что такое Раскопельские камни!

Сколько так продолжается — час, два? Тут время летит мимо, — оно где-то там тянется как резина, а тут его нет. Мгновение. Одно только мгновение! Но солнце уже садится, и окунь отходит. И секуша у дна болтается в пустой воде. И только теперь я выпрямляю спину, оглядываюсь и вижу, как рыбаки сматывают жилки на коротенькие удильники.

— Закурить есть? — кричит один из них, с темным, как его просмоленная лодка, лицом.

— Есть!

И они — трое — подгребают ко мне, и тот, что спросил, аккуратно берет неразгибающимися пальцами три сигареты.

— Откуда? — вежливо интересуется он, оглядывая мою лодку.

— Из Кузёлева.

— Далеконько намахал.

— Да уж больно хвалили это место.

— Синцы-то? — удовлетворенно улыбается он.

— Какие Синцы? А разве здесь не Раскопельские камни? — удивленно говорю я и оглядываюсь.

— Ну, Раскопельские, они отсюдова километрах в трех будут, — отвечает тот, с темным лицом, в то время как двое молодых посмеиваются.

— Дальше?

— Зачем? Прошел ты их.

— А что же я не видал?

— А их и не увидя. Они под водой... А чего тебе Раскопельские, и тут окуня взял добре. — Он смотрит на небо.

Солнце опускается в ровную однотонную мглу. Оно опять в виде восьмерки.

— Ладно мы управились седни, завтра, гляди, и в море не выйдя, — говорит он. — А ты не очень поспешай, — это уже он советует мне, — через часок задует западный, в аккурат тебя пригоня к жилью. Это нам надо закругляться. До Низов часа полтора хода, не меньше...

Последние его слова глушит мотор. И лодка быстро уходит в сторону заката. Чаек нет. И уже нет двух солнц. Они опустились во мглу. И вода начинает темнеть. С запада явственно тянет ветерок. Он окрепнет. Через час станет сильным, погонит крутую волну. И по ветру, по волнам я легко дойду до своего берега. И я не спешу. Курю, гляжу, как медленно гаснут самые высокие, подсвеченные закатом, тонкие облака, и думаю о том, что сегодня мне здорово повезло — узнал еще одно новое место, и, пока не стемнело, запоминаю ориентиры, чтобы прийти сюда, на Синцы, в следующий раз.

1970

Родительский дом

Нет, мне еще ничего, у меня дети. Бывает, наезжают, не забывают и письмами. Другие старики совсем забытые, а я еще ничего. Правда, и мне бывает невесело. Куда бы лучше жить с детьми. Когда был жив отец, не говорю уже о деде, все тянули в дом, старались жить одной семьей. Теперь по-иному. Теперь детки подальше от родительского дома норовят. И ничего не поделаешь, ничем не остановить. «Необратимый процесс», — сказал мне председатель наш, когда я ему вот так пожаловался.

И верно — необратимый. Приезжают, ходят по двору, по саду, глядят, а у самих глаза без интереса. Ровно чужое все в дому. Не нужен он им. Только ради меня и наезжают. А я-то, старый дурак, все думаю: вдруг кто из них навсегда вернется. Стараюсь, чтобы дом был в порядке. Тут вот крышу перекрыл, покрасил крылечко. Слава богу, еще не жалуюсь на немощь, без очков обхожусь, хоть вдаль, хоть вблизь. За всем уследить могу. Стараюсь, да только напрасно: не вернутся. Не нужен им дом...