Деревянная грамота

– О похоронах расспрашивать принялась – где сестрица, мол, лежит, и с сыночком ли рядышком, и где тут кладбище, и своих ли только хоронят, или чужих тоже… Расспрашиваю, а сама-то думаю, что за стенкой, в какой-нибудь сараюшке, мертвое тело лежит! И привезли его, бедненького, и нет ни матери, ни тетки, чтобы обмыть, убрать, поплакать над ним!.. – Авдотьица вздохнула и совершенно неожиданно завершила печальное рассуждение: – А за такие мои страдания неплохо бы и добавить деньги три или четыре!

– Погоди! С чего ты взяла, что ни матери, ни тетки? – не понял Данила. – Зачем же его туда доставили?

– Что он хозяевам чужой – это сразу понятно. Бабы в доме бодрые, не заплаканные, и тихо, никто к похоронам и к поминкам не готовится.

– Тебя, девка, в Приказ тайных дел на службу брать пора, – сказал Семейка.

Авдотьица весело на него глянула.

– А что? Порты надену, косу остригу – буду не хуже Данилы. У него вон тоже ни усов, ни бороды! И возьмут меня на государеву службу. Так о чем это я?

– О том, что к похоронам в доме не готовятся, – напомнил уязвленный в лучших чувствах Данила.

О бороде он и не мечтал, борода ему даже не была нужна, в его-то девятнадцать, но вот усы не помешали бы. У ровесника Вани уже выросли – светлые, правда, чуть ли не прозрачные, и бородка такая же. Негоже быть женатому человеку без растительности. Может, после свадьбы усы в рост пойдут, думал Данила, может, одно с другим как-то увязано?

– Так верите ли – мне и спрашивать не пришлось! У баб-то язык долог! Как речь о покойном младенчике зашла, тут они мне все и выложили. Да уж такое рассказали! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Доставайте гривенник – я его заслужила!

– И что же?! – Данила хотел было схватить Авдотьицу за плечи и встряхнуть, может, и схватил бы, да только трясти того, кто на полголовы тебя выше, – несуразное занятие…

– Погоди, свет, погоди, не роди, дай по бабушку сходить, – утихомирил его нетерпенье Семейка. – Ведь она нарочно тянет! А ты, девка, не шути. Тебе деньги плачены.

– Вот что оказалось – хозяин-то не для себя в ту избу при Земском приказе ездил, а его научили. Парнишечка-то не московский, а со скоморохами пришел. Была у них, у скоморохов ночью с кем-то стычка, он убежал, спрятался где-то да и замерз сдуру. А сами скоморохи за ним идти боялись – ну как опознают? Там их в Земском приказе и оставят, без батогов не отпустят! Им же на Москве бывать не велено!

– Скоморохи?… – Данила ушам не верил.

Это что же, опять ему Настасья на пути встала?…

– Вот они хозяину, Афанасию Ивановичу, все приметы дали и заплатили, чтобы тело вывез. Он все сделал, а его тут с другими санями ждали и увезли парнишечку отпевать и хоронить куда-то чуть ли не в Ваганьковскую слободу…

– Разумница ты, девка, – похвалил Семейка. – Все сходится – Масленица на носу, вот скоморохи в Москву на заработки и потянулись. Деньги ты честно заработала. Данила, доставай кошель и плати!

Затем, не беспокоясь, много ли осталось у Данилы от той полтины, что получена из денег дьяка Башмакова, он повернулся и зашагал обратно к церкви – вызволять заждавшегося извозчика.

Тот уж не молился, а ругался.

– Чертольской поедем? – буркнул наконец.

– Какая тебе Чертольская, свет? Нет больше Чертольской, – вразумил Семейка. – А есть Пречистенка. Государь ей так зваться указал.

– Отродясь на Москве прозвания улицам не меняли, – возразил извозчик. – Было Чертолье – и будет Чертолье.

– Стало быть, государь на богомолье в Новодевичий поедет, к Пречистой Смоленской Богоматери, а все по дороге будут непристойно черта поминать? – спросил Семейка. – Гляди, притянут тебя в Земский приказ, свет! Там-то научат, что улица Пречистенкой зовется!

Данила покосился на товарища – никто из конюхов еще не приспособился звать улицу на новый лад, и когда заходила речь о Больших конюшнях, где стояло под полторы сотни возников – крупных коней, обыкновенно запрягаемых в сани, – иначе как Чертольской ее и не называли. Очевидно, Семейке просто хотелось осадить извозчика.

Доехали не до самого Кремля, а, бережения ради, лишь до Колымажного переулка. Там извозчика отпустили.

– Ну, тебе, девка, налево, нам – направо, – распорядился Семейка. – Или наоборот, как твоей душеньке угодно.

Данила только дивился – насколько Семейка был мягок и ласков с товарищами, настолько строг с Авдотьицей…

– Да ладно тебе, – сказал он. – Ты ступай, я догоню. Провожу малость…

Парню было неловко перед Авдотьицей, и он пошел с ней рядом к Москве-реке, свернув с Волхонки, где не бывал с лета, и подивился тому, как снег преобразил знакомое место.

При взгляде сверху Москва-река была зрелищем удивительным. Сплошь исчерченная протоптанными тропинками и целыми наезженными дорогами, она кишмя кишела посадским людом. После того как лед крепко встал, удобнее всего было разъезжать по ней, а не по улицам: никаких тебе колдобин, какой санный путь надобен, такой сам себе и прокладывай.

По реке Авдотьице сподручнее всего было добежать до своей бани.