Деревянная грамота

– Пока я с извозчиком сряжалась, они-то, те двое, в избу вернулись, завернули парнишечку в рогожу да и вынесли скорехонько. А сани их неподалеку ждали. Они и покатили, я – следом.

– Так куда ж они прикатили? – заорал Данила.

– Так я ж тебе толкую – на извозчика поиздержалась!

В девкиных глазах было такое лукавство с нахальством пополам – Данила дара речи лишился.

– Ты что же, думаешь, я лошадей чистить иду – кошель с собой беру? – спросил он. – Вернутся к тебе твои денежки! Подожди тут!

Он вошел в конюшенное строение и принялся звать Тимофея.

Тот отозвался не сразу – опять возился со слюдой. Данила пошел на голос.

– Авдотьица-то выследила, куда парнишку мертвого увезли, – сказал он товарищу. – И денег просит. Раньше-то я ей за каждый поход в избу платил. А теперь четырьмя деньгами не отделаюсь.

– Вот гривенник, – Тимофей полез за пазуху, достал кошель, где у него, завернутая отдельно, хранилась уже пущенная в размен башмаковская полтина. – Хватит ей, как полагаешь?

– Не хватит – добавлю.

– Ушлая девка! Так ты сейчас туда отправишься?

– А ты полагаешь, что один только Богдаш на верном пути стоит?

Желвак охаживал красивую женку по всем правилам – добивался тайного свидания. И она вроде была не прочь. Говорила даже, что есть на задворках печатни подходящее местечко, да слишком много шуму поднято из-за неведомых злодеев, всюду слоняются стрельцы и приказные. Богдаш осторожно выспрашивал – что за шум, имеет ли основание, и не Арсений ли Грек, еретик ведомый, тому виной. Женка сперва про Грека толковать не желала, видать, не по душе он ей пришелся, но при следующей встрече Богдаш ее улестил – сообщила, что еретик больше всех переполохом озабочен и странные речи ведет с работниками, вроде как хочет иного о чем-то просить, да не решается.

Всякий раз, пересказывая бабьи слова, Богдаш прибавлял – «по ее дурьему разумению», а Тимофей согласно кивал. И точно – дурой нужно быть, чтобы в такое смутное для Печатного двора время все тайны случайному молодцу выбалтывать…

– Семейку с собой возьми, – посоветовал Озорной. – Я тут за вас обоих потружусь.

Семейкины сборы были недолгими. Он подергал за свисавшую на голенище алую с зеленым кисточку засапожника, словно желая убедиться, что кривому ножу в сапоге удобно, и накинул на правую кисть петлю глухого кистеня. Рукав тулупа был такой длины, что позволял обходиться без рукавиц, а для руки, которой работать кистенем, это очень важное удобство.

– А ты свой подсаадачник прихвати, – посоветовал.

Как только Данила разжился этим старым, широким, об одном лезвии, но с отточенным острием ножом, Семейка тут же и ножны смастерил такие, чтобы удобно к поясу подвешивать. Благо кожу на Аргамачьих конюшнях не покупать! От шорного дела немало обрезков остается.

Он помог приладить орудие и показал, где должна быть рукоять, чтобы не шарить ее под шубой до морковкина заговенья.

Авдотьица, смышленая девка, дожидалась их не за конюшенной оградой и даже не у выхода, а у самых Боровицких ворот. Понимала, что коли уж конюхи занимаются таким странным делом, как выслеживание мертвого тела, так не от собственной дурости, а по чьему-то тайному повелению. Опять же, хватало у нее ума, чтобы понять – люди, и бабы тоже, что оказывают услуги Приказу тайных дел, нищетой маяться не будут…

– Наконец-то! – сказала она. – Как поедем-то?

– Нас трое, – посчитал Семейка. – Не во всяких санях поместимся. Придется такого извозчика ловить, чтобы целые розвальни были!

Ни слова не сказала Авдотьица о том, что конюхи на то и конюхи, чтобы своих лошадок в сани закладывать. Тайное дело – оно тайное дело и есть.

Такого извозчика они нашли не сразу. Срядились ехать до Хамовников.

– Далеко же это мертвое тело залетело… – заметил Семейка. – Точно ли туда отвезли или оттуда, может, дальше отправились?

– Я недолго обождала, еще бы пождала, да извозчик заругался, – сказала Авдотьица, умещаясь между двух мужиков поудобнее. – Ну, с Богом, что ли?

– Эй! Ги-и-ись!!! – взвизгнул извозчик. – Ги-и-ись!!!

Москвичи слишком хорошо знали этот крик, чтобы, заслышав, не топтаться посреди улицы, а сразу отскакивать к заборам. Летом еще не так опасно, улицы неровные, в колдобинах, не разгонишься, а зимой снег все неровности сгладит, и по нему, по накатанному, сани стрелой несутся. И все-то слово «берегись!» извозчик выкрикнуть не успевает, да и незачем, и так ясно…

– Ткачи-то тут как замешались? – сам себя спросил Семейка, когда у Никольской церкви сани остановились. – Неужели парнишка отсюда сбежал? И на ночь глядя к Красной площади, к торгу?