Дело о демонах высших сфер

Мера ответственности, интересы государя и государства, должность городского префекта, доверие генерал-губернатора — это все, конечно, было здорово. Карьера, о которой не мечтал не только сам Мем, но и его сокурсники в Каменных Пристанях. Даже аристократы, даже лучшие из лучших в учебе. Особенно сразу. Без выслуги в десяток-другой лет. Но Мем чувствовал, что еще немного, и этот внезапный успех заездит его до кровавого пота, как почтовую лошадь на слишком длинном перегоне. Когда он говорил, что хочет разобраться с клубком арданских проблем как можно быстрее, он не издевался и не шутил. Ему действительно хотелось положить конец бесконечным вопросам, столкновениям интересов и заняться той жизнью, в которой всю работу он не обязан делать сам.

Играя в политику и расследования в Столице, он ничем особым не рисковал и даже не пренебрегал. На нем не было реальной ответственности. Он просто забавлялся в свое удовольствие. Все у него получалось играючи. Такой же легкости достичь сейчас было невозможно. На плечах префектура и семья. За спиной та самая ответственность перед государем, государством и киром Хагиннором, который косится на странные выходки и свободное поведение, но терпит, раз у нового префекта такие методы работы. А впереди по курсу — враг. Которого Мем никогда в жизни не видел, который топит собственных сыновей в старой барже, а дочерей насилует, клеймит и дарит, как бесполезную поломанную игрушку. Просто за одно это с ним следовало бы разобраться. Не вдаваясь в подробности, кто он, где он, какую в Арденне сплел паутину и почему ведет себя, как нежить. От того и было тяжело. Нельзя в любой момент отказаться, равнодушно махнуть рукой или сказать "пусть все идет, как идет, я простой бывший дознаватель и делаю только то, чему меня учили". Как ни странно, отсутствие чиновничьих рукавов никак не сказалось на ощущениях Мема при разговоре у генерал-губернатора. Даже наоборот, он сам стал чувствовать, что на деле-то рукава еще больше осложняют жизнь. Если не махать ими все время, дать свободу рукам, относиться к жизни провинциальнее и не смотреть в яркое южное небо, ожидая, что оно вдруг станет бледным северным, дышать становится проще. Не легче, но проще. По-другому. По-ардански.

В домике у Джаты Мему были рады. Сам господин Джата похудел за несколько дней беспамятства чуть ли не вполовину. У него заострилось лицо и были мутные, словно он пьян, глаза с огромными синяками вокруг. Но с того света он вернулся твердо.

Когда Мем подсел на любезно поставленный для него возле постели табурет, Джата плохо шевелящейся рукой взял Мема за пальцы и зачем-то спросил:

— Почему вы в арданской одежде?

— Так мы же в Арденне, — улыбнулся Мем. — Здесь так лучше. Вы помните, что с вами произошло?

— Помню, — тенью улыбки отвечал Джата. — Записку написал Адар. Он сознался?

— Пока нет. Я арестовал его сегодня утром.

— От гордыни он потерял разум, — прошептал Джата. — Но мне велели его простить. Иначе не отпустили бы назад…

— Где велели?

— Там… — господин Джата закрыл глаза и разжал руку.

Мем понял, что разговор окончен. Ну, хоть какой-то результат. Одним привидением стало меньше. А то ходят стадами. Как коровы в Солончаках. Посидел для приличия еще четыре сотых стражи, поклонился не глядящему на него бывшему инспектору и вышел из комнаты.

К полудню, когда Мем вернулся в префектуру, там пришел в себя еще один болящий. Писарь Упта. Его даже отперли и послали за родственниками — не держать же больного человека в кладовке под замком. По словам дознавателя Иши, с утра исполнявшего обязанности старшего инспектора, доктор посетил Упту еще задолго до возвращения префекта, после чего напрочь пропал куда-то. Мем сходил в прозекторскую. Рихон лежал там на столе лицом вниз. Ни заключения, ни какой-либо другой записи о нем Наджед не оставил. Просто обвел чернилами на спине у трупа два отверстия — большое с рваными краями от острия часов и малое, аккуратное под левой лопаткой точно против сердца. Над малым стояла цифра "один", над большим, соответственно, "два". Означать это могло то, что Рихона, скорее всего, убили где-то в другом месте. А на часы нацепили в назидательных целях и без лишнего шума.

В журнале учета рабочего времени значилось, что ни Дару, ни Мирир, ни Лурума в префектуре сейчас нет. Первые двое ушли обедать, а Лурум как с раннего утра исчез куда-то, так и не появлялся.

У Упты, судя по виду и состоянию, было жесточайшее похмелье. Бледно-зеленый, без намека на ночную восторженность, он стонал, лежа на полу, и время от времени его тошнило желчью. Память о том, что с ним случилось в подземелье, ему либо и в самом деле напрочь отшибло при падении, либо он не желал сознаваться. Он не помнил, какой сегодня день, где и сколько суток бродил, на любые вопросы отрицательно мотал головой и страдальчески закатывал глаза. После нескольких бесполезных подходов с расспросами Мем разрешил братьям и отцу забрать Упту домой, все одно — толку никакого, а человек мучается. Никуда не денется, на сломанных ногах далеко не убежишь, даже если очень нужно.