Чужестранец

– Жаль, – сказала она. – Мне почему-то так кажется. Скажи, если передумаешь, – высказала она то, что не смог, не позволил себе сделать он. – Теперь ты и это знаешь. А еще я рассказать хотела про отчима. Никому не скажу, даже бабке Гориславе – ей незачем. И Тиине не скажу. Может, и Антеро не скажу никогда. А тебе скажу. Сама не знаю зачем. Ты должен знать.

– Ты так говоришь, – медленно сказал мякша, – что я начинаю худо думать про Ристо Саволяйнена. Да и про жену его.

– И правильно думаешь. – Хилка смотрела на него так, точно в нем одном была сейчас ей опора, не дающая упасть. Мирко боялся, что не сможет найти верных слов, что девушка потом будет корить его за то, что он не отослал ее обратно в горницу, но он не двинулся с места и не сказал ни слова поперек. Сейчас он был ей нужен.

– Не думай только, что он надо мной насильничать стал. Он, да ты видел ведь, собой хорош и говорит складно. А я тогда глупая совсем была. И Антеро еще не знала. А мать узнала про все, конечно. Не мудрено было. А отчим – не вовсе он плох, хоть и не люблю я его, да и не любила никогда, – меня даже уйти звал. А как стала я с Антеро ночи ходить по лесам, Ристо и вовсе умом помрачился. Мне прохода не давал и с матерью ругался. А уж она-то как меня честила! Била даже. И сказаться некому было. Зато как Антеро появился – вот уж обхаживать меня начала. Она уж совсем было к свадьбе изготовилась – меня с глаз долой к Суолайненам отдать. Отчим-то к тому времени смирился уж, опять к матери вернулся да каялся все. А как Антеро ушел… Сам видишь, что случилось. Она для этого на него напраслину возвела.

Мирко не был ни удивлен, ни ошарашен. Это была та жизнь, о которой он знал не понаслышке. Знал, но не пробовал сам. И сейчас, когда довелось попробовать, все случалось как-то само собой, и он ничему не удивлялся.

– И в колодец ты потому намерилась? – спросил он.

– Нет. Действительно черное марево было, как крыло вороново, только много чернее. Все помню, как да что делала. И в том была уверена, что все делаю верно. А сама себе хозяйка стала только после того, как в глубь колодца глянула да испугалась.

– А Ахти говорил, что это отчим тебя со сруба снял.

– Снял? Он только что на двор вышел да меня на срубе увидел. Да и напугал, я чуть случаем в колодец не сорвалась. Тут-то он меня и снял. А мать и рада была – еще и колдовство на Антеро навесила.

– А в колодце что ты увидела?

– Не знаю. Жуть какую-то. Злобу. Холод. И будто еще тень какую. Как будто всадник огромный, черный весь. И конь тоже черный, страшный.

– А у нас в Мякищах, когда оленные люди приходили, один старый колдун говорил, что далеко на севере тоже тень всадника видят. И тоже злую.

– Вот как? – Хилка поежилась. – Отчего это, Мирко? Неужто я худое что-то сделала да это мне теперь наказание?

– Не думаю, – отвечал мякша. – Зло на землю спускается. С севера идет. Оттого и Антеро глупо сделал, что к северу пошел. Не сумеет он один этому противостоять. И если кто его и способен назад вернуть, то только ты.

– Хорошо ты говоришь, Мирко. Тебя послушаешь – легче становится. А может, и тебе никуда отсюда уходить не надо? Тебя здесь примут.

– Нет, Хилка, не останусь я. Здесь того нет, что мне надо.

– А что надо? – она спросила так же, как минуту назад, когда Мирко мог ответить «да», а ответил «нет».

– Я и сам толком не ведаю, – почти не соврал мякша. – Знаю лишь, что здесь этого нет – и все. – Он посмотрел на Хилку, она на него. Глаза сказали то, что почему-то стеснялись уста.

– И этим ты с Антеро схож, – промолвила девушка. – Иди, что ж сделаешь. Я тоже уйду, только вам-то сподручнее это было сделать. Девушке труднее.

Ночной разговор изрядно утомил обоих. Настроение и тон, меняющиеся каждый миг, бессонные ночи накануне, пустые тревоги, обманутые чаяния, необходимость постоянно держать себя в строгой узде наконец дали о себе знать. И Хилка сказала просто:

– Давай спать, Мирко. Я в горницу пока идти не хочу. Тиина спит – хоть над ухом кричи, до света не встанет. Я здесь останусь, а под утро уйду. С тобой спокойно. А мне еще целый год придется маяться.

– Оставайся, конечно, – уже засыпая, ответил он. – Руку дай. Как уходить будешь, я пойму.

Хилка вложила в его ладонь свою. Ночь взмахнула черным покрывалом, и сон спустился к ним свежим дыханием неба, мягким пушистым прикосновением закрыв усталые веки. Мирко снилась ночь – прозрачный силуэт прекрасной женщины, сквозь который видны были звезды. Она летела на юг, туда, где долина Сааримяки заканчивалась стеной черного леса.

Хилка, как и говорила, ушла еще до рассвета. Мирко открыл глаза, почувствовав движение ее руки. Она приложила к губам палец – молчи! Присела, поправила волосы, достала из игольника что-то и вложила ему в руку. Потом коснулась ладонью его век – спи, мол, – и бесшумно скользнула вниз. Мирко слышал еще, как выбрался из-под сена заспанный пес, как девушка гладила собаку и что-то говорила, а потом сон опять сморил его.

Второй раз он встрепенулся за мгновение до того, как Юкка Виипунен негромко сказал:

– Мирко, спишь ли? Пора.