Чумные псы

После того как Надоеда оставил его в одиночестве, Рауф вновь попытался заснуть на холодных камнях. Несмотря на чувство полного изнеможения, которое, казалось, пронизывало все его существо, точно ветер — кусты боярышника, сон не шел, и Рауф просто лежал, мысленно перебирая свои несчастья — точно грыз старую, давно оголенную кость. Надоеда говорил, что в качестве крайней меры спустится в долину и сдастся на милость людям. Черный пес понимал, что сам к подобному не готов.

У него в душе жил страх, которого он стыдился — стыдился так, что даже Надоеде не мог о нем рассказать. В тот миг, когда двор фермы в Гленриддинге залил электрический свет, Рауф подумал: «А что, если они не станут стрелять? Что, если они пошлют за белыми халатами и те поволокут меня обратно — в железный бак?» Уж он-то отлично знал, что железный бак предназначался только для него одного. Туда ни разу не отправляли никого из других псов, живших в виварии. Нетрудно было предположить, что белые халаты хотят вернуть его и снова бросить в железную воду. Страх Рауфа перед утоплением в воде был безграничен, и Рауф стыдился этого страха. Белые халаты — которых он поневоле считал своими хозяевами — желали, как и прежде, топить его в баке, а он больше не мог. Не мог, и все тут!

Он думал о том, что когда-то давно терьерша, впоследствии ставшая привидением, которое встретил Надоеда, предпочла остаться рядом с телом хозяина, обрекая себя на долгое умирание от голода. А он, Рауф, так боялся водяного бака, что после чудесного спасения из Гленриддинга наотрез отказался посещать другие фермерские дворы. И по той же самой причине он сегодня отпустил Надоеду одного, хотя вполне разделял его отчаяние.

Еще Рауф вспомнил пса по имени Лизун, который когда-то рассказывал ему про то, как белые халаты иногда причиняют животным мгновенную смерть. «Нас с тем другим псом, — рассказывал Лизун, — затянули в такие железные шлейки. Больно было — не передать! И тут, гляжу, мой напарник вдруг перестал гавкать и повис без чувств. Белые халаты вытащили его и стали рассматривать, а потом один из них кивнул другому — и пристукнул того пса прямо на месте. Честно тебе скажу, Рауф, я ему позавидовал».

«А теперь и я ему завидую, — думал Рауф. — Ну вот прямо сейчас раздался бы выстрел… и все! Лис был прав. И почему мы из шкуры готовы лезть, только чтобы остаться в живых? Наверно, смысл в том, что живое существо не может долго переносить голод, — уж лис-то это знал получше других. Та сука… вот бы знать, как ей удалось?..»

Чувство голода успело стать для него непрерывной пыткой. Оно затмило другие его инстинкты, он чуял осыпь и озеро внизу как бы сквозь дымку сосущего голода, видел их как бы сквозь стекло, окрашенное голодом. Он взял в зубы собственную лапу и не на шутку задумался, а не получится ли ее съесть. Прикусил — и боль дала ему ответ.

Затем он попытался погрызть камень, но в итоге вновь опустил голову на лапы и стал думать обо всех врагах, с которыми был готов бестрепетно сразиться, если бы мог таким образом спасти жизнь Надоеды и свою собственную. Он всегда был бойцом. Может, все же возможно, так или иначе, уйти из жизни сражаясь? Кусать и рвать чью-то теплую плоть, погружать в нее зубы — р-р-р-рауф!.. «И на что я прогнал лиса, может, он все-таки научил бы нас, как быть дикими животными… Люди! Как же я ненавижу людей! Вот бы мне убить хоть одного, как Надоеда! Я бы ему глотку перегрыз, разорвал брюхо и съел все кишки — р-р-р-чвяк-чвяк — ням-ням-р-р-р!..»

В этот момент его что-то резко и остро ужалило в шею — почти как слепень, только гораздо больнее! Рауф взвился на ноги, и тут до него докатился звук выстрела, многократно усиленный эхом, отраженным от каменных стен. Рванувшись в сторону по осыпающимся камням, Рауф услышал откуда-то сверху гавканье Надоеды, а потом — пронзительный человеческий крик, полный ужаса. Рауф остановился, не в силах ничего понять. Сверху сыпались камешки… и валилось что-то еще, что-то очень тяжелое. Оно скользило по камням, ударялось о выступы… и наконец рухнуло на дно ущелья позади него, совсем рядом. Готовый к немедленному бегству, Рауф гадал, что может появиться оттуда, но за изгибом теснины царила тишина. Рауф подождал еще. Все было тихо. Ни звука, ни движения. Он слышал только, как на гальку капает кровь из его собственной шеи.

Осторожно ступая, Рауф обогнул каменный выступ в стене ущелья. Чуть дальше того места, где он стоял, на осыпи распласталось тело мужчины — голова неестественно вывернута, откинутая рука — вся в крови… Запах теплой крови был до того силен, что у Рауфа пошла слюна. Он медленно приблизился, облизываясь и поливая камни мочой. От тела пахло потом и мясом — свежим, теплым мясом! Этот запах заслонял небо и озеро, камни и ветер — и даже снедавший Рауфа страх! В мире не осталось ничего, кроме прилипшего к хребту собачьего брюха и кроваво-мясного запаха, источаемого человеческим телом. Рауф подошел еще ближе.

* * *