Чудо. Встреча в поезде

Я сидела совершенно неподвижно. Я не могла оторвать глаз от Корана. Я подумала — так это выход? Потому что если выход, то я должна воспользоваться им. Я готова умереть за Израиль, но я не желаю быть казненной за свою веру. Да и нет у меня никакой веры. По ту сторону могилы нет ничего, кроме забвения, по ту сторону жизни нет никакой иной. Моя короткая, глупая, бессмысленная жизнь, полная вранья и предательства. Так почему бы еще раз не соврать, еще раз не притвориться? Я притворюсь, что принимаю другую веру, пока не выберусь из Саудовской Аравии. Конечно, я бы предпочла, чтобы меня вызволили из тюрьмы израильские десантники Узи-тотинг, но нельзя ведь вечно быть слишком уж разборчивым. Иногда надо брать то, что дают.

Я опустилась на колени перед стариком и коснулась нижнего края его тоба.

— Спасите меня, — прошептала я, — будьте милосердны, хотя я этого и не заслужила. Научите своей вере, и я поверю. Для меня будет честь стать мусульманкой.

— Мне жаль, дитя мое, — сказал шейх. — Ты видела голосование. Это твоя судьба. Я не могу изменить ее, но я могу дать тебе правду ислама. Люди спят. Когда они умирают, они пробуждаются. Ты должна умереть до рассвета. Такова воля Аллаха.

Я поднялась с колен и вытерла слезы.

— Приятно было познакомиться, дедуля, — горько сказала я. — Гудбай и мое вам с кисточкой. — Все это я произнесла по-английски, но старик понял. Он медленно, но с величайшим достоинством поднялся, взял свой Коран и, не говоря больше ни слова, удалился.

Я осталась одна. Немного поплакала. Походила по камере и еще поплакала. Я все не могла поверить, что умру Мне принесли миску жидкой безвкусной кашицы. Никаких тебе яств напоследок, ни вина, ни сигары. Но кашицы я поела. Все-таки какое-то занятие. Я снова стала мерить камеру, и мысли мои неслись по кругу. Интересно, что сейчас делает Али. Я вспомнила Зви Авриля. Если израильтяне собираются спасать меня, то им пора уже объявиться. Но все было тихо. Я легла на койку. Я чувствовала себя очень усталой. Глаза сами собой закрывались. Было вроде бы жалко тратить последние часы жизни на сон, но мозг искал забвения и отвергал ужас. Я заснула.

Дверь с грохотом отворилась. Я подскочила, плохо соображая. Нет, это были не израильтяне. Это был всего лишь Нагиб, а по пятам за ним следовал Али.

— Так ты, шлюха, хотела умереть за Израиль. Мы рады сделать тебе такое одолжение, — сказал Нагиб и ударил меня наотмашь по лицу.

— Не позволяй ему, Али, — прошептала я.

Али быстро сделал шаг вперед и оказался между мной и Нагибом, будто действительно собирался защитить меня, но он всего лишь надел на меня наручники.

— Давай побыстрее, — сказал он. — У нас мало времени.

Снаружи нас ждал лимузин. Они толкнули меня на заднее сиденье и сели рядом с двух сторон. Впереди, возле водителя, сидел шейх Салман. А я-то думала, что видела нашего великого духовного лидера в последний раз. Мы подъехали к пустой замусоренной автостоянке. В Рияде много таких мест. Все вышли из машины. Я подумала: интересно, кто из них будет в меня стрелять. Я надеялась, что не Али.

Я подняла глаза и только тут увидела неуклюжие очертания вертолета, стоявшего в нескольких ярдах от нас. В ярком свете натриевой лампы он выглядел странно и угрожающе.

— Что это? — прошептала я, почувствовав слабость, потому что уже знала ответ.

— Кто-то собирается прыгнуть без парашюта, — хмыкнул Нагиб. — Подумай, кто бы это мог быть?

Я ничего не ответила.

Али помог своему деду взобраться в вертолет, затем занял кресло пилота. Нагиб с помощью водителя шейха запихнул меня в кабину, затем сел возле меня. Водитель остался у автомобиля. Он усмехнулся, когда мы оторвались от земли, и помахал рукой.

Шейх перебирал свои четки, губы его беззвучно шевелились. Возможно, что он молился за мою душу. Но скорее, просто нервничал, что находится в вертолете.

Я видела, как под нами провалились желтые огни Рияда. Они мигали и танцевали, размытые моими слезами. Я вспомнила другой полет на вертолете, вместе с Али, — это было так давно, так далеко. Голубые небеса над Лонг-Айлендом, зеленые поляны, запах цветов и нагретой солнцем кожи. Вспомнил ли и он об этом? Мы были так пьяны от любви и радости — в том давнем далеке.

Говорят, что будущее отбрасывает тень. Неужели тень этого вертолета молча накрывала любовников, которые когда-то сплетались в объятье на траве? Был ли у меня холодок предчувствия в минуты тех ласк, в часы того краденого счастья?

Мактуб. Все написано. Это то, во что верят арабы, — что все происходящее предопределено, записанное Аллахом в большую книгу от начала бытия.

Так пусть же будет написано, что любовь превращается в яд, а надежда становится пеплом. Аллах велик, не так ли?

Нагиб ткнул локтем меня под ребра.

— Знаешь, почему я собираюсь выбросить тебя из вертолета? — спросил он.

— Забавы ради, — сказала я. Должно быть, здесь такие дела куда как обычны, решила я. Что-то вроде здорового семейного развлечения.

— Верно, для забавы, — захихикал Нагиб. — Отгадай, кто это придумал?

— Ты, — сказала я.

— Не-а! — заорал он, придя в полный восторг. — Это придумал Али!