Чудо. Встреча в поезде

Я даже не подозревала о ее существовании, не говоря уже о том, что она чья-то дочь. Но если она действительно существует, эта Надя Газали, ливанская христианка из Бейрута, чей отец симпатизировал Израилю, то тогда в моей версии возникает определенный смысл. Тогда есть смысл в том, что я отправила диски Мамуну, поскольку знала его дочь и поскольку знала что он отдаст их Моссаду. В этом есть смысл и без моей вербовки в Нью-Йорке, и без необходимости объяснять, что Моссад с первого же дня снабжал Али ложной информацией. Вот почему Зви Авриль дал мне Надю как прикрытие. Мне следовало бы знать, что это правда.

— Когда мы с Надей были в школе, она много говорила о своем папе, — не запнувшись, сказала я. — Она хвасталась, какой он важный человек и все такое. Но никогда не называла его Мамуном.

— Ясно. Просто мы немножко не поняли друг друга.

— Именно. — Наши глаза встретились, и на мгновение у меня возникло престраннейшее чувство, будто он знает, что я лгу, но ему все равно.

— Где и когда вы учились вместе с дочерью Мамуна? — спросил он.

Я повторила то, что говорил мне Зви Авриль о встрече с Надей Газали в Колумбии, — что она скучала по дому и перевелась в Американский университет в Бейруте. Больше следователь меня не расспрашивал. Он дал мне ручку и лист бумаги и попросил изложить мои показания собственными словами. Так я и сделала, написав то же самое, что сказала ему. Он взял у меня листок с показаниями и отправил меня в камеру.

Через два дня он снова вызвал меня и дал мне подписать мои показания, отпечатанные на машинке, а кроме того — переведенные на арабский. Я подписала английский вариант, но отказалась подписывать арабский. Я плохо читала на этом языке, чтобы быть уверенной, что они не внесли туда что-нибудь, отсутствующее в оригинале. Следователь никак не отреагировал на мой отказ, сказав, что это всего лишь формальность и что в моих показаниях и без того хватает криминала.

— Что будет со мной? — спросила я. — Меня будут судить?

— Нет. Губернатор Рияда уже ознакомился с этим делом. Он решил, и это меня не удивляет, передать вас под ответственность шейха Салмана аль-Шалаби. С точки зрения дипломатии это, конечно, самое разумное решение.

— Не понимаю. Что может мне сделать шейх Салман?

— Он или накажет вас, или отпустит. Он может или сам принять решение, или собрать семейный совет. Зная стиль шейха и серьезность обвинения, я полагаю, что он проведет совет, который приговорит вас к смерти.

— Откуда вы знаете? — прошептала я.

Следователь откинулся на спинку кресла и улыбнулся. Это была холодная улыбка, в которой не было и следа сочувствия. Расследование закончилось, и ему больше не нужно было изображать из себя Хорошего Полицая. Кажется, у него была уйма времени и он был не прочь поделиться со мной своими политическими взглядами.

— Все очень просто, — сказал он, будто читал лекцию перед аудиторией, — стоит вам только понять, что мы до сих пор клановое общество и наше почитание законов — это в первую голову и прежде всего почитание законов семьи. Вот так. Принц Фейсал сам мог легко настоять на смертном приговоре. Но в это же самое время…

— Кто такой принц Фейсал?

— Губернатор Рияда, естественно. Но я хотел сказать, что выносить смертный приговор члену семьи аль-Шалаби, неважно, справедливый или нет, это все-таки риск с точки зрения политики. Это может привести даже к кровавой распре между аль-Саудами и аль-Шалаби. Принц Фейсал хочет, само собой, этого избежать. Ведь шейх Салман все-таки один из самых уважаемых религиозных деятелей с широким кругом приверженцев, особенно среди бедуинов Неджды. Он заслуженно ожидает, что ему будет предоставлена честь самому разобраться с членом своей семьи. Вы меня слушаете?

— Да, — сказала я.

— В то же самое время шейх Салман, должно быть, весьма огорчен, что в его собственном доме сионистский шпион. Защищая вас, он ничего не выиграет. И наоборот, он будет рад продемонстрировать аль-Саудам свое уважение к закону, обойдясь с вами максимально сурово.

— Значит, они собираются убить меня, — сказала я, еще не вполне веря в это.

— Иншалла, — пожал плечами следователь.

— Вы не посмеете! — крикнула я, вскакивая со стула. — Я американка! Я требую встречи с американским консулом! Правительство Соединенных Штатов будет…

— Правительство Соединенных Штатов ничего не будет, — холодно сказал он. — Вы даже не американка. Вы русская еврейка, которую поймали за шпионаж в пользу сионистов. Вы оскорбили нас, злоупотребив нашим гостеприимством и доверием. Мы, арабы, это так легко не прощаем. Никто, я повторяю, никто здесь не огорчится, когда вас убьют. — Он дал знак охранникам, которые маячили возле двери.

Я вопила и кричала и заявляла о своих правах, когда они тащили меня к камере, и еще долго после того, как дверь за мной захлопнулась.

Я надрывала глотку и колотила кулаками по двери, пока у меня не пропал голос, а руки не стали кровоточить, и пока день не превратился в ночь, и ничего не осталось, кроме отчаяния.