Чудеса под снегом. Рассказы о любви и волшебстве в большом городе

– А кто? Больно странной вы компанией казались, когда из столовой уходили. Вот и осторожно намекнул Людочке, что за магазинчиком скоро свершится нечто кровавое и непотребное.

– Все напрасно! – Я сполз по стене вниз и присел у окна. – Бал завтра! А я тут! А она там!

– Ну, я как бы косвенно виноват, поэтому помогу, – ухмыльнулся Морис.

– И как ты поможешь? У тебя есть ключи от карцера?

– Нет, но я могу передать прекрасной даме весточку от несправедливо заключенного узника. Так даже еще романтичней, ты воевал за ее честь, принял на себя тяготы наказания, а она под покровом ночи спешит в твою келью…

Мне неожиданно стало смешно, и я фыркнул в кулак.

– Стараешься для них, стараешься, а мои усилия не ценят, – обиделся Морис, но ненадолго. – Ладно, я пойду, пока присоски окончательно не оторвались. Не скучай!

Он ловко принялся взбираться по стене, помогая себе в особо трудных местах щупальцами, а мне больше ничего не оставалось, как сесть на койку и ждать.

Утром уборщик, а по совместительству еще и тюремщик, принес еду и перевел меня в более просторную камеру, но что самое главное, она располагалась на втором этаже и краешком упиралась в стену. Окно было расположено выше, и сама стена была для него своеобразным подоконником. При желании можно было сломать решетку и, спустившись на стену, добраться до выхода.

Желание у меня было, только возможностей не было. Если только не превратить руку в нечто наподобие напильника…

К вечеру я натер кровавые мозоли, но смог перепилить два прутика от решетки. Осталось уменьшиться, а потом просто выскользнуть. План был неплох, но капризная удача и раньше меня недолюбливала, а тут и вовсе окончательно повернулась ко мне задом, потому что в момент моего превращения в камеру зашел уборщик.

– Студент Хансен!

А я вместо того чтобы прошмыгнуть наружу, остановился и теперь щеголял красивым ошейником-блокиратором и неделей дополнительного отдыха в этих местах. Ночь наступила быстро, я слышал, как вдалеке играет музыка, все остальные сокурсники теперь наслаждаются горячим пуншем и имбирными пряниками. И Мирия, если пришла, то стоит в одиночестве у этой несчастной третьей лавки справа. Или слева, какая теперь разница.

Стало очень грустно.

Шорох за окном привлек внимание, а потом в меня швырнули скомканной бумагой. Я развернул послание и прочитал: «Сижу за решеткой, в темнице сырой…», а следом в меня полетел ботинок, попав мне ровненько в лоб. Я поднял глаза и оторопел – на фоне ночного неба за решеткой стояла она, Мирия Сантус собственной персоной, очень и очень злая и со вторым ботинком в руках.

– Мирия!

Швырьк – и вторая ботиночная граната достигла цели.

– За что?! – я потер лоб.

Девушка выдохнула и стала что-то быстро писать в новеньком блокноте, развернула этот листок передо мной. Я прищурил один глаз, потом второй и вынужденно признался:

– Я немного близорук, прости, пожалуйста.

– Дурак! – вдруг воскликнула Мирия своим нежным, певучим голоском. – Трижды дурак! Я такое платье приготовила, а ты в карцер загремел! Ну кто ты после этого? Недоумок!

Она продолжала осыпать меня ругательствами, а я млел от звучания ее голоса, от звонких ноток ярости в нем, ведь она была направлена на меня! Не на кого-то, а на меня!

– Так ты пришла? И знала, что это я тебя пригласил?

Мирия замолчала и снова принялась строчить в блокноте, на этот раз такими крупными буквами, что их было видно, наверное, даже в ректорской башне.

Новый листочек развернулся ко мне.

“Ты мне с первого курса нравишься! Зачем к Сереже полез? Я его и сама в бараний рог свернуть могу! Ждала, когда ты смелости наберешься, а ты дури набрался!”

– Но ведь ты плакала, – я окончательно перестал что-либо понимать.

“Девичьи разборки!”.

– А формулу мутагена ты специально испортила, чтобы Сережу наказать?

“Ничего я не портила, это все мэтр”, – твердо вывела Мирия и, пошатав подпиленные прутья, полезла внутрь. Я подхватил ее сначала неуверенно, а потом прижал к себе покрепче и понял, что она не сопротивляется, и на ее лице не брезгливость, а смущенная улыбка.

За окном медленно опускался снег, сбившийся в крупные легкие хлопья. Я поставил девушку на пол и робко заглянул в глаза.

– Мирия, а чьи ботинки ты в меня швыряла?

Девушка пожала плечами, мол, не знаю, стояли там просто. Тусклый свет из окошка падал на ее гладкую светлую кожу, и когда она открыла рот, чтобы что-то произнести, я с восторгом разглядел, какие мелкие и острые у нее зубки. Совсем как у очаровательной акулы.

– Я… – она замолчала и прикусила губу. А я так хотел снова услышать ее голос. Но Мирия потянулась за блокнотом, и я, шалея от своей дерзости, отобрал его и бросил в угол.

– Не надо писать. Поговори… Поговори со мной, хорошо? Ты никогда не обращалась ко мне напрямую, это так меня огорчало, ты не представляешь.

Мирия поманила меня в сторону койки, села и взяла меня за руку.

– Я, – она сглотнула и все же продолжила: – не хотела случайно очаровать тебя, ведь я же сирена. Хотела, чтобы ты разглядел меня такой, какая я есть. Без моего голоса.