Чудаки и зануды

Я спустилась вниз, купила себе упаковку жевательных мармеладок и стала наблюдать, чем занимаются люди. Подростки вроде меня не расставались с поблескивавшими металлом магнитофонами, которые орали благим матом. Взрослые склонялись над промасленными свертками с бутербродами и заламинированными в пластик картами. Малявки ползали по полу среди банановой кожуры и мусорных урн; из кошачьих корзинок посверкивали в сторону птичьих клеток алчные желтые глаза, на носу парома громоздились сумки, рюкзаки, помидорная рассада, рулоны толя, лодочные моторы и походные холодильники. А я-то надеялась, что мы поплывем в одиночестве!

Когда я вернулась, они сидели по-прежнему. В тени шляпы я различила дедушкины глаза. Морская синь отражалась в них и ручейками стекала по щекам. Дедушка не смахивал слез. Может, и не замечал их. Обеими руками он обнимал футляр с виолончелью. Он настоял взять и виолончель.

— Что с тобой? — спросила я.

— Что? — переспросил дед, словно очнувшись от грез.

— Отчего ты плачешь?

— Да так! — Он щелкнул меня по носу. — Наверное, от радости и от грусти. Ведь я такой старый и глупый. А отчего еще? Чем еще заняться глазам, когда вокруг такая красота, а? — Он громко высморкался в чистый носовой платок. — Давненько мы этак не путешествовали. В первый раз едем без Катарины. Может, и от этого тоже, фрёкен-во-все-сующая-свой-нос. От любви к твоей бабушке и от одиночества! Теперь ты знаешь, отчего.

Да, бабушка всегда была с нами — в большой шляпе, маленькая, толстенькая, с широким добрым лицом, с которого не сходила улыбка. Если дедушке случалось вспылить, а такое бывало часто, она просто дула ему в лицо.

Вместе с Катариной исчезли и поездки на нашу любимую Мёйю. Лето утратило волшебную таинственность, а дедушка никогда уже так не шумел и не радовался, ведь некому было подуть ему в лицо.

— Я должен еще раз съездить туда, малышка. Но прежде у меня духу не хватало.

Он громко всхлипывал, так что люди стали оборачиваться, а одна средних лет дама в цветастом платье даже предложила ему лекарство. Она принялась рыться в сумке, которая грохотала, как гремучая змея, — столько там было пузырьков с таблетками.

— Хочу и плачу, бесчувственные идиоты! — огрызнулся дедушка и погрозил тростью. — Ясно?

Дама поспешно ретировалась.

И тут я дунула ему в лицо.

Сначала он опешил, а потом прямо-таки просиял.

— Ах ты, маленькая ведьма, — ласково сказал он и погладил меня по щеке.

Дом был на прежнем месте, точь-в-точь такой, каким я его помнила, — покрашенный белой краской, нелепый и величественный, с башенками, балюстрадой и балконом, откуда обычно махала нам бабушка. Дом стоял на горе, и к нему вела извилистая вымощенная щебнем тропинка. «Феликс Кролл. Частное владение» — гласила латунная табличка на калитке. Феликс Кролл — так звали дедушкиного отца. Это он построил дом.

Мы с трудом пробрались с креслом-каталкой по заросшей ольховой аллее. Дальше пути не было. Мост слева сломало льдом.

Пока мы стояли и размышляли, что делать, над заливом пролетел лебедь — лапы как водные лыжи, крылья расправлены, шея вытянута. Опускаясь на воду, он зашумел, как орган. А ведь я уже видела его раньше.

— Давайте пойдем по шоссе, — предложила мама.

Ясно было, что с креслом нам на гору не взобраться.

— Нет, — возразил дедушка. — Можете считать меня недоумком, но я хочу подняться сам.

Сжав зубы, он упорно карабкался в гору. Пот заливал лицо, он дышал все тяжелее, а солнце припекало, пробиваясь сквозь тучи чаек. Подъем занял у него больше часа.

На дрожащих ногах, со шляпой в руке дедушка замер у входной двери.

— Вот я и пришел, — сказал он, обращаясь к невидимому собеседнику.

Мы молча обошли дом. Ничто не изменилось с тех пор, как пять лет назад умерла бабушка и дедушка запер дом. Тогда он улетел на вертолете, уносившем бабушку, и больше не возвращался, словно закрыл дверь в обитель горя.

Пауки затянули окна тонкими занавесями, цветы, за которыми бабушка так заботливо ухаживала, увяли, сухие листья свешивались из горшков. На обеденном столе стояла супница, аппетитные пары превратились нынче в пыль. Стол был накрыт на двоих. Вино в хрустальных бокалах испарилось, оставив на дне твердые красные бисеринки. Бабушкина шляпа висела на львиной голове, украшавшей резную спинку стула. Ее туфли, сброшенные впопыхах, валялись под диваном подошвами вверх, будто лодки, выброшенные на берег.

Напольные часы в углу остановились.

Дедушка достал из буфета маленький ключик и завел их. С громким вздохом часы пошли.

Дедушка молча ходил по комнатам, прикасался к вещам, словно стараясь вспомнить, каковы они на ощупь. Поправлял накидки и салфетки, подобрал с полу шпильку, повертел ее в руках, захлопнул открытую книгу на письменном столе, расставил по местам стулья, заметил, что краски на картинах с изображениями кораблей, моря и островов в двух старых каютах отслоились и потрескались, а обои вздулись от сырости.

Он остановился перед диваном. У одного подлокотника лежала вышитая подушка. Посредине виднелась вмятина, словно там только что покоилась чья-то голова.

Дедушка нагнулся и зарыл лицо в подушку.