Chronos и aiōn были для Платона не временем и вечностью, а скорее двумя различными видами времени: первое характеризуется изменением и потому состоит в том последовательном состоянии дления (отмеряемом вращением звезд на небе), посредством которого вещам, неспособным существовать сразу во всей своей целостности, позволено раскрывать свою сущность через диахроническое простирание и через процесс возникновения и гибели; второе характеризуется неизменностью и завершенностью, когда каждая сущность как целое осуществлена в своей полноте в единственном непреложном состоянии. Таким образом, вышеупомянутый эон есть целостный «Век» мира, существующий весь сразу в некоем времени без движения (то есть изменения), «Век», в котором ничто не возникает и не гибнет, тогда как chronos есть «подвижный образ эона», тусклый отблеск той небесной полноты в призрачной процессии теней, отбрасываемых фрагментами целого. Поэтому на самом деле Платон использует aiōnios отнюдь не для обозначения бесконечного дления, поскольку (если воспользоваться несколько более поздней терминологией) всякое дление есть «динамический» процесс, постоянный переход от возможности к действительности; в эоне, однако, нет никакой неосуществленной dynamis или «потенции», требующей актуализации, поскольку всё существует в состоянии непреложной полноты, и потому, строго говоря, вообще ничто не «длится». Поэтому очень может быть также, что для платоновской традиции в целом упомянутый эон считается существующим, лишь пока длится нынешний мировой цикл, и что по завершении платоновского Года, когда звезды заново начнут свое великое вращение, один небесный Век сменится другим. Более того, это представление о неизменном небесном aiōn или (по-латински) aevum, совершенно отличном от изменчивости земного chronos или tempus, с поздней Античности и вплоть до Позднего Средневековья было существенной частью христианской космологии: здесь, внизу – время рождения и распада; там, вверху – ангельский «век», эфирное царство небесных сфер; а далее, еще выше, «за пределами всех веков» – эмпирей самого Бога. Сходным, но не тождественным образом aiōn стал также означать в античном употреблении, как это часто имеет место в Новом Завете, то или иное всеобщее устроение: например, нынешний век мира, или век грядущего мира, или небесную сферу реальности полностью за пределами этого мира (как, по-видимому, в Евангелии от Иоанна). В целом, однако, к времени Нового Завета значения этого слова были слишком разнообразны, чтобы их можно было свести к какому-то единому термину, используемому в новых языках. Иногда оно могло обозначать нечто вроде времени, иногда нечто вроде места, иногда определенного рода сущее или сущность, а иногда некое состояние существования. Писавшие на греческом образованные еврейские авторы времени Христа (или около того), такие как Филон Александрийский (ок. 20 до н. э. – ок. 50 н. э.) и Иосиф Флавий (37 – ок. 100), всё еще понимали под эоном только ограниченный период времени, часто не превышающий продолжительность человеческой жизни, иногда же охватывающий три поколения.
