Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

На самом деле здесь нет никакой нужды прибегать к предопределению. Оставим его полностью в стороне. Предположим вместо этого, что разумные творения обладают реальной автономией почти божественного размаха и что никто не отправляется в ад, кроме как собственными прометеевскими усилиями и изобретательностью. Если мы посмотрим теперь под таким углом на Божье решение сотворить, то, как ни странно, обнаружим, что абсолютно ничего не меняется. Не стоит впадать в излишний антропоморфизм, подобно бедному простодушному аналитическому философу религии, представляющему себе Бога неким огромным конечным деятелем, сходным с нами (разве что куда более внушительным), однако нам действительно следует остановиться, чтобы исследовать логику мотивов Бога в той истории, которую обычно рассказывают. Скажем, Бог творил, просто допуская возможность того, что человечество согрешит, и допуская возможность того, что некоторое число неисправимо порочных душ навсегда ввергнет себя в огненную бездну. Это по-прежнему означает, с позиции морали, что Он добился откровения своей власти в творении той же ужасной ценой – пусть даже в конечном счете окажется, что не проклят вообще никто. Эта логика непреодолима. Бог творит. Жребий брошен. Alea iacta est. Однако, по словам Малларме, “Un coup de de´s jamais n’abolira le hasard” («Бросок костей никогда не отменит риск»): ибо то, чем рискуют, уже уступлено, целиком и полностью, как бы ни выпали кости. Исход рискового предприятия может быть намеренно неопределенным, но сама ставка есть неотменимое намеренное решение, в котором уже одобрены все возможные издержки; невосполнимая трата предложена, пусть даже на деле ее счастливым образом никогда не придется понести, и потому в любом случае моральный характер этого действия – один и тот же. Поставить на карту жизнь своего ребенка ради какой-то другой цели означает, с позиции морали, уже убить своего ребенка, пусть даже в последнюю минуту Артемида, Геракл или Ангел Господень остановит вашу руку. И потому откровение Божьей славы в творениях всё равно всегда зависело бы от этого зла – или этого предприятия по ту сторону добра и зла, – даже если бы в итоге никто не погиб. Творение в таком случае никогда нельзя было бы назвать «благим» в безусловном смысле; равно и Бога нельзя было бы назвать «Благом как таковым», какие бы условные блага Он ни осуществил в процессе творения. Да и здесь несчастливый жребий мог бы с тем же успехом выпасть блаженным, если принять во внимание непредсказуемые превратности существования: случайности происхождения, врожденные особенности характера, природные умственные дарования, прирожденные моральные наклонности, материальные обстоятельства, личная сила воли, безликая сила случая, мрачное бремя греха и смерти… Та или иная малейшая превратность судьбы или порыв безрассудства – и спасенные могли бы оказаться про́клятыми, а проклятые – спасенными. Опять же, кем были бы тогда проклятые, как не искупителями блаженных, ценой, вечно уплачиваемой Богом ради всесчастия Царства?

Арифметика меняется не очень сильно – во всяком случае, далеко не так сильно, как кто-то, возможно, надеется, – если отбросить идею ада вечных мук и водрузить на его месте некий финальный «ад», заключающийся в окончательном уничтожении злодеев в конце времен. Такая идея, конечно, значительно привлекательнее первой; к тому же она как будто бы лучше согласуется с подавляющим большинством библейских метафор окончательного осуждения, особенно принадлежащих Христу. Однако подобный исход всё равно был бы некой минимальной взыскиваемой ценой, некой жертвой, вечно сохраняемой в домостроительстве Царства Божьего. Итоговое отсутствие некоторого числа сотворенных разумных природ всё равно было бы своего рода последней целью, запечатленной в Божьей вечности, мерой неудачи или утраты, навсегда сохраняющейся в составе всецелого рассказа о божественной победе. Если утраченное утрачено окончательно и абсолютно, тогда всё сохраняющееся, сколь бы ни было оно славно, есть остаток неразрешенной и не менее великой трагедии, а потому могло бы представлять собой лишь условный и относительный «счастливый конец». Если смотреть таким образом, то погибшие всё равно оказываются ценой, которую Бог от века назначил – будь то по предопределению или всего лишь по попущению – за свое Царство; и потому оно остается Царством, основанным как на изначальном, так и на итоговом жертвенном исключении. В любом случае – вечного мучения, вечного исчезновения – творение и искупление представляют собой договоренность со злом, смертью и страданием и потому никоим образом не являются в абсолютном смысле благим действием Бога во всех вещах. Я еще вернусь к этому.