Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

Мне следует также заметить здесь, прежде чем завершить наконец эти размышления, что для Григория было бы лишено смысла представление, что Бог – который по природе есть не только источник Бытия, но также Благо, Истина, Красота и всё прочее, благодаря чему духи существуют в качестве разумных существ, – действительно был бы всё во всём, если бы завершением всех вещей стало установление лишь некоего внешнего божественного владычества над творением. Царствование над миром какого-нибудь божка, возможно, и состояло бы в простом господстве над всеми вещами, и оно считалось бы совершенным, если бы «враги» этого божка подверглись реальному заточению в некое состояние карающего мучения. Это жуткая, но не лишенная логики картина. Однако Бог – не какой-то божок, и Его окончательная победа, как она изображена в Писании, будет состоять не просто в достижении Им полного господства «над всем», но также в том, что Он окончательно станет «всё во всём». Возможно ли такое итоговое положение вещей, когда Бог был бы всё во всём и при этом существовали бы разумные творения, внутренний мир которых заключался бы в вечном отвержении Бога и противлении Ему как единственной, всепоглощающей и всеосуществляющей цели само́й природы разумной воли? Если бы такому неподлинному и извращенному внутреннему миру предстояло сохраняться вечно, разве была бы победа Бога над каждой сферой бытия действительно полной? И разве это крохотное, жалкое, остаточное мерцание прометеева неповиновения не оставалось бы всегда тем единственным местом в творении, откуда Бог успешно изгнан? Без сомнения, оставалось бы. Поэтому оно тоже должно прекратиться. А этот внутренний мир – отнюдь не что-то незначительное. То, что является разумной волей, есть для творений реальность как таковая, вся истина. Для творений мир существует как то, что открывается им в самом акте рациональной интенциональности, динамичного познания; интенциональный ум – не какой-то убогий, пустой придаток реальности, но, напротив, то место, где мир являет себя и где он, таким образом, существует как мир этого творения. Всякая разумная воля, не предающая себя Богу как истинной цели желания и знания, есть целый мир, в котором Бог отсутствует, и потому – поражение Бога.

Эту проблему, между прочим, невозможно устранить, просто махнув рукой на идею ада как вечного мучения и приняв взамен идею итогового уничтожения про́клятых (которая, как я уже указывал, обладает хотя бы тем достоинством, что несколько лучше согласуется с подавляющим большинством встречающихся в Писании метафор эсхатологического осуждения). Окончательное уничтожение всех когда-либо существовавших нечестивых душ всё равно не стало бы полной победой, обещанной в пятнадцатой главе 1 Послания к Коринфянам. Оно, возможно, продемонстрировало бы, что Бог царствует «над всем», по крайней мере к концу повествования, и в этом смысле могло бы указывать на то, что фактически Бог есть «всё», что существует. Но оно никогда не позволило бы заявить, что Бог действительно есть «всё во всём». Sub specie aeternitatis[39] – а ведь Бог вечен и превосходит время – всегда имелось бы определенное число ограниченных историй, завершением которых стало божественное отсутствие, и потому определенное число разумных воль, в которых Бог всегда присутствовал лишь в относительной и отчасти отрицательной степени. Вечно существовала бы остаточная реальность душ, которые никогда не предавали себя Ему и внутри которых, следовательно, Он никогда не представал как единственная и всепоглощающая цель знания и желания, распознанная интеллектом и подтвержденная разумной волей, – душ, в которых Он никогда не был всем. И тогда, если вернуться к теме моего Первого размышления, с той же божественной точки зрения эти потерпевшие неудачу и в конечном счете уничтоженные разумные природы всё равно представляли бы собой ту неустранимую прискорбную историческую нелепость, ту жертву, от которой Богу угодно было избавиться, дабы обеспечить ограниченную, относительную, неизбежно случайную благость своих творческих деяний. Мало того – это было бы, откровенно говоря, почти до смехотворности унылое, тоскливо-невнятное окончание пьесы. Современным православным мыслителем, по своей чуткости наиболее близким к Григорию Нисскому (да и ко всем величайшим ранним отцам Церкви) был, вероятно, Сергий Булгаков, выдающийся христианский богословский ум XX века. Ему как современному человеку образы внутренних ландшафтов – территорий души – казались более естественными, нежели космологические метафоры – пересекающие эклиптическую тень земли небесные тела, – которые предпочитал Григорий. Поэтому в его передаче мысль Григория звучала как утверждение, что небеса и ад существуют внутри каждой разумной природы и что в каждом случае они находятся в уникальном, но динамично меняющемся равновесии.