— Точно такъ. Бдняга страшно перепугался, — къ отцу. Отецъ кулакъ: «я за тебя, говоритъ, неплательщикъ, самъ съ деньгами, за женою взялъ». А жен и подавно не охота жертвовать своимъ приданымъ въ пользу старой любезной своего супруга.
— За что жертвовать?
И графскія ладони приподнялись.
— Старикъ городничій здшній, изволите знать, человкъ хорошій. Бабенка къ нему….
— А онъ же по этой части слабъ, язвительно ввернулъ на это Шажковъ.
— Въ Малоархангельскомъ полку служилъ; подъ Денневицемъ въ Тринадцатомъ году ногу оторвало. Почтенный воинъ! строго проплъ ему наставленіе графъ.
— Онъ ей и говоритъ, началъ опять Чижевскій:- и самъ я вижу каково дло, только ничего въ этомъ не могу, — формальное обязательство, я по закону обязанъ взыскать.
— Законъ! Старикъ презрительно засмялся: — законъ у насъ для мерзавцевъ писанъ! А какъ ихъ звать, этихъ мошенниковъ?..
— Власьевы.
— Да, Власьевы… Ты ихъ вызвалъ?
— Вс четверо здсь.
— Позови всхъ сюда!.. Разберу!..
Чижевскій вышелъ, и въ ту же дверь вошелъ графъ Анисъевъ въ полной форм и съ цлымъ иконостасомъ русскихъ и иностранныхъ крестовъ выпущенныхъ изъ-за каждой пуговицы его блестящаго мундира. Шажковъ при такомъ зрлищ даже позеленлъ отъ зависти.
— Честь имю къ вашему сіятельству явиться, офиціально проговорилъ флигель-адъютантъ, и также офиціально, въ пяти шагахъ отъ кресла графа, склонился предъ нимъ поклономъ.
— А, полковникъ, здравствуй! заплъ тотъ;- знаю что пріхавъ! Вчера? Рано встаешь! Это хорошо! Чай пилъ?
— Нтъ еще-съ, спшилъ къ вамъ… И съ удовольствіемъ выпью у васъ чашку, если позволите, тотчасъ же смняя служебный тонъ на свтскій и пріятно улыбаясь промолвилъ флигель-адъютантъ.
— Садись! Будемъ говорить! Что дядя?
— Слава Богу, здоровъ, сколько мн извстно… Я самъ теперь изъ Симбирска…
— Знаю!.. Все знаю! Старикъ многозначительно взглянулъ на него. — Письмо отъ него получилъ… О теб…
Блестящій полковникъ поспшно потупился и осторожно, но замтно покосился на Шажкова.
— Андрей едорычъ, обернулся на того графъ, — потрудись сказать Чижевскому чтобы съ просителями погодилъ! Я позову когда нужно!..
— Я, началъ онъ тотчасъ же по уход чиновника, — какъ было написано въ его письм, такъ я и сказалъ!
Анисьевъ слегка пододвинулся къ нему со своимъ кресломъ:
— И, смю спросить, какъ это было принято?
— To-есть, это ты на счетъ Ларіона хочешь знать?
— Такъ точно!.. Сколько мн извстно, въ письм этомъ князю Ларіону Васильевичу должно стало-быть сказано…
— Было! Я ему передалъ.
— И онъ?… не договорилъ флигель-адъютантъ, и нсколько тревожно воззрился на своего собесдника.
— А онъ говоритъ, невозмутимо отвчалъ графъ, — что онъ самъ по себ, а племянница его, княжна, сама по себ, потому ей выходить, не ему!..
Петербургскій воинъ задумчиво потянулъ во всю его длину свой шелковистый усъ.
— Какъ же вы полагаете, посл довольно долгаго молчанія заговорилъ онъ, — какъ долженъ я понимать эти слова?
— Ничего не полагаю! Твое дло! Я ему сказалъ, и отвтъ его говорю! А больше ничего не знаю!
Анисьевъ подвинулся еще ближе.
— Позвольте мн, графъ, быть съ вами совершенно откровеннымъ? — Ваша старая дружба съ моимъ дядей…
— Старая, правда! заплъ голосъ:- въ Десятомъ году на Дуна въ одной палатк спали!..
— Я еще вчера могъ замтить, началъ тотъ медленно и осторожно, — замтить что я князю Ларіону Васильевичу не имю счастье нравиться… Мн это очень прискорбно, конечно, но у каждаго свой вкусъ… насильно милъ не будешь!.. Тмъ не мене я смю полагать что князь противъ меня ничего серіознаго не иметъ, и имть не можетъ, подчеркнулъ Анисьевъ;- вы меня знаете чуть не съ самаго дтства, ваше сіятельство, знаете какъ я поставленъ въ Петербург, о служб моей слышали…
— При двор любятъ, знаю!
— Я полагаю поэтому что никакіе родные не могутъ видть въ… — онъ искалъ слова и думалъ: «какъ это трудно все выразить по-русски!» — въ искательств мною руки ихъ дочери что-либо… неумстное и слишкомъ смлое съ моей стороны, домолвилъ чуть-чуть надменно блестящій полковникъ. — А между тмъ княжна Елена Михайловна, съ самой первой минуты когда я увидалъ ее, успла внушить мн такое… преданное… чувство…
— Пятьсотъ тысячъ даетъ за нею мать теперь и столькоже посл смерти, окромя четырнадцатой части въ родовомъ имуществ! перебилъ его неожиданно графъ.
Флигель-адъютанта даже въ краску бросило. Ноздри его раздулись, онъ поднялъ на старика свои засверкавшіе глаза…
Но тотъ безмятежно и невинно сидлъ въ своей поз индійскаго Вишну, скрестивъ ножки и мрно подымая и опуская свои ладони на оконечностяхъ ручекъ своего кресла. Никакого лукаваго намренія не прочелъ, или неумлъ прочесть, прозорливый придворный воинъ на этомъ мягкомъ, одутломъ и невозмутимомъ лиц… «Старое чучело!» проговорилъ онъ про себя, и счелъ за лучшее беззаботно усмхнуться…
— Состояніе никогда не вредно, конечно… Но княжна такая — онъ опять подыскивалъ какъ бы перевести «une si аdmorable cr'eature,» и перевелъ: такое безподобное существо, — что, смю уврить васъ, графъ, еслибъ она была и совершенная безприданница, чувства мои къ ней были бы совершенно т же…
— Это хорошо! одобрилъ Вишну, — она милое дитя!..