Четверть века назад. Часть 1

— Нтъ, и я для васъ не подходящая… слишкомъ дорогая была бы для васъ жена… Вы, кажется, не богаты?…

Онъ, забывшись, схватилъ ее за руку:

— Но это невозможно! Такъ между нами не можетъ кончиться!

Ольга тихо отдернула изъ руки его свою…

— Я и не говорю… чтобъ это кончилось, проговорила она какъ бы безсознательно, и горячею краскою покрылось все ея лице;- но объ этомъ посл… посл!.. Она насъ увидитъ! кивнула она по направленію двери, откуда выходила Надежда едоровна съ пачкою писемъ и газетъ, только что привезенныхъ изъ города

Въ этотъ вечеръ Софья Ивановна ухала изъ Сицкаго въ такомъ состояніи духа въ какомъ себя еще никогда не помнила. Она не знала чего хотла, чего въ данномъ положеніи вещей слдовало ей желать, что должна она была теперь длать, или не длать… Нравъ у нея былъ не мене пылокъ чмъ у ея племянника. Одаренная силою для сопротивленія, она была безсильна противъ обольщенія чувства. Она была безсильна — и сознавала это — противъ обаянія Лины… «Она его любитъ, или близка къ тому!» говорила она себ, и съ ужасомъ спрашивала себя: «а потомъ что-же, — что ждетъ ихъ?»… Но оторвать его отъ нея она была не въ состояніи… Нервы были у нея возбуждены до крайности; прощаясь въ передней съ Сергемъ, при всхъ, она призвала на помощь всю власть свою надъ собою чтобы не разразиться слезами, и только шепнула ему на ухо: «да хранитъ тебя Царица Небесная!»… Но едва отъхали отъ крыльца ея лошади, она прижалась къ углу приподнятаго фаетона, и зарыдала… Съ Ашанина передъ отъздомъ взято было ею слово внимательно наблюдать за пріятелемъ, и, «въ случа малйшей важности», тотчасъ-же извстить ее въ Сашино, или, еще лучше, «урваться, и пріхать самому, хотя бы ночью»… Себ она общала, «если Богъ благословитъ ихъ на добрый конецъ», сходить пшкомъ изъ Сашина къ Троиц,- полтораста верстъ….

XXIV

Die Engel, die nennen es Himmelsfreud,

Die Teufel, die nennen es H"ollenleid,

Die Menschen, die nennen es Liebe!

Heine.

Мучительные дни настали для князя Ларіона. Онъ угадывалъ, онъ чуялъ встревоженнымъ чутьемъ что племянница его, Лина, уходитъ отъ него. Между имъ и ею что-то внезапно встало невидимою, но неодолимою стною, — и въ тоже время, говорило ему это чутье, между ею и тмъ молодымъ человкомъ, котораго онъ, въ виду грядущихъ случайностей, удалялъ изъ Сицкаго, что-то уже сплось, и пло на душ каждаго изъ нихъ несомнннымъ и, можетъ быть, — онъ содрогался при этой мысли, — уже неразрывнымъ созвучіемъ… И тмъ сильне сказывалось ему это что-то, чмъ неуловиме, неосязательне были его признаки… Лина казалась еще холодне, еще сдержанне чмъ прежде. Съ Гундуровымъ она говорила не боле, — мене, быть можетъ, чмъ съ другими; спокойные глаза ея такъ-же безмятежно, казалось, останавливались на немъ какъ на Ольг, на Ашанин, на Шигарев… Но князь Ларіонъ съ глубокой тоскою замчалъ что она избгала его глазъ… избгала разговоровъ съ нимъ. Давно уже, съ самого возвращенія въ Россію, перестали они быть неразлучными; давно долженъ онъ былъ отказаться отъ тхъ долгихъ, дружныхъ, блаженныхъ для него бесдъ, что вели они въ Ницц, сидя вдвоемъ на камн у морскаго берега… Но до сихъ поръ все-же урывались на дню хотя нсколько мгновеній когда они оставались наедин, когда свтлая душа ея раскрывалась передъ нимъ съ прежнимъ довріемъ и нжностью… Теперь она закрывалась для него, — она уходила, уходила… И онъ уже не смлъ спросить, не смлъ боле допытываться. Онъ зналъ ее, эту чуткую и гордую душу; онъ тогда, тмъ намекомъ на выразительность ея пнія — а тогда онъ не въ силахъ былъ сдержаться — нанесъ себ самъ неисцлимый ударъ: въ отвт ея онъ прочелъ на долго, навсегда, быть можетъ, конецъ всему прежнему. Теперь она укутывалась въ свою холодность и безмолвіе, какъ то растеніе что боязливо сжимаетъ лепестки свои при отдаленномъ шум идущей непогоды. Ему не было уже тамъ мста, и другой… Другой…. Кто онъ, зачмъ, какими обольщеніями, въ силу какого права завладетъ онъ ею? Безпощадные зми немощной старческой ревности сосали сердце князя Ларіона… И онъ долженъ былъ молчать, таиться, не замчать… А онъ все видлъ, все угадывалъ!.. Онъ видлъ, когда на сцен Гундуровъ читалъ свои монологи, какъ каждый разъ поникала взоромъ Лина, чтобы никто не могъ прочесть того что сказали бы, можетъ быть, ея глаза, какъ одному его неотступному взору замтнымъ трепетомъ вздрагивали ея плечи отъ горячаго взрыва, отъ инаго вырывавшагося у Гамлета слова… Онъ блднлъ каждый разъ отъ выраженія ихъ голосовъ когда въ первой сцен своей съ Офеліей Гундуровъ говорилъ ей: «я любилъ тебя когда-то», — а она ему отвчала: «я врила этому, принцъ!» — Неправда! готовъ онъ былъ бшено крикнуть имъ, — твой голосъ говоритъ ей: я люблю тебя, а ея: я теб врю; вы по своему передаете Шекспира… А онъ улыбался, и одобрялъ, и искалъ случая къ поправк, къ замчанію, чтобы хоть этимъ привлечь на себя взглядъ Лины, чтобы хотя на мгновеніе остановились на немъ эти теперь нмые для него глаза…