Четверть века назад. Часть 1

Онъ страдалъ невыносимо — а все сидлъ тутъ, на репетиціяхъ, глотая каплю за каплей изъ этого отравленнаго кубка… «Онъ удетъ, инд прорывались у него лучи надежды, черезъ дв недли отойдетъ это проклятое представленіе… а затмъ ему дадутъ понять… И сама Лина, — она знаетъ что мать ея никогда не согласится, — она пойметъ»… Но разв онъ князь Ларіонъ Шастуновъ, то-же что ея мать! подымалась у него на душ прежняя буря, разв у него съ нею т-же побужденія, то-же чувство къ ней, къ Лин. Онъ удетъ, этотъ молодой человкъ, все равно, — нтъ, еще хуже, — онъ унесетъ съ собою ея душу… Князь Ларіонъ зналъ ее: она не забудетъ его какъ не забыла отца, и, подчиняясь материнской вол, съ памятью о княз Михаил будетъ хранить память о немъ до самого гроба!.. Легче-ли отъ того будетъ ему, князю Ларіону?

* * *

«Театрикъ» между тмъ шелъ впередъ и впередъ. То что на язык сцены называется ансамблемъ уже достаточно обрисовывалось — и обрисовывалось удачно: исполненію драмы можно было заране предсказать несомннный успхъ. Роли уже вс были разучены; участвовавшіе относились къ длу своему съ добросовстностью и прилежаніемъ рдко встрчаемыми между любителями… Но вдь къ чему они и приступали, за что брались! сказывалось невольно въ сознаніи каждаго изъ нихъ. Шекспиръ, Гамлетъ, — «каждый торговецъ въ город, какъ справедливо говорилъ Вальковскій, зналъ эти имена тогда, и валилъ за толпою въ театръ прочтя ихъ на афиш,- это были въ т дни такія вскія, обаятельныя, царственныя имена!.. Самъ храбрый капитанъ Ранцовъ, впродолженіи всей своей жизни, кром Устава о пхотной служб и Таинственнаго Монаха Рафаила Зотова, ничего не читавшій, бредилъ теперь съ утра до ночи своею ролью Тни, и общалъ режиссеру золотую цпочку къ часамъ, если онъ его „на настоящую актерскую точку поставитъ“. По счастливой случайности, роли приходились по вкусу и по способности почти каждаго изъ актеровъ. Княжна была идеальная Офелія. Въ игр Гундурова съ каждымъ днемъ все шире и глубже выяснялся изображавшійся имъ характеръ, съ каждой пробой становился онъ все сдержанне, нервне, — инситивне, какъ выражался князь Ларіонъ… Полоній-Акулинъ былъ превосходенъ. Чижевскій былъ самъ Лаертъ, пылкій, ловкій, блестящій, и каждый разъ вызывалъ рукоплесканія товарищей когда, въ сцен возмущенія, вбгалъ, требуя „кровавой мести за смерть отца“, и звенящимъ какъ натянутая струна голосомъ восклицалъ:

„Оба мира
Зову на бой, — и будь со мной что будетъ!“…

Надежда едоровна-Гертруда не портила, хотя нсколько мямлила и, съ непривычки, не знала куда двать руки. Въ знаменитой сцен съ сыномъ она была холодна, и холодила Гундурова, что приводило его въ отчаянье. — „Погоди, утшалъ его Ашанинъ, — я вотъ ее въ самый день представленія самымъ жестокимъ образомъ разогорчу, и она будетъ теб ныть отъ начала и до конца роли“… Онъ и не предчувствовалъ какъ пророчески должно было сбыться его общаніе!..

Зяблинъ въ роли Клавдіо былъ почти хорошъ. Его Печоринскіе взгляды изъ подъ низу, сдобный голосъ и изнженные пріемы при разбойничьемъ лиц довольно близко подходили подъ типъ того лицемрнаго сластолюбца, игрока и бражника, „благочестивымъ видомъ сумвшаго обсахарить скрытаго въ немъ дьявола“, какимъ Шекспиръ изобразилъ Гамлетова отчима. Но, этого сахара перепускалъ онъ подчасъ уже столько что „фанатикъ“ Вальковскій не выдержалъ однажды, и крикнулъ ему изъ кулисы: „да что вы, батюшка, злодя играете, или патоку сосете?“ — на что Зяблинъ только уныло плечами повелъ, и глянулъ на бывшую тутъ княгиню, а она, въ свою очередь, обиженно вздохнула, глянула на князя Ларіона и проговорила раздувъ ноздри: „ne remarquez vous pas, Larion, que ce monsieur est tr`es mal 'elev'e?… Самъ „фанатикъ“ въ „молодой роли“ Розенкранца былъ невыразимо смшонъ, и потшалъ Ашанина до истерики: онъ сжималъ губы сердечкомъ, щурилъ глаза, подбоченивался фертомъ, и напускалъ удали и молодечества тамъ гд, ни по характеру лица которое онъ игралъ, ни по смыслу положенія, и тни не требовалось чего-либо подобнаго. — „Эко чучело, эка безобразина!“ хохоталъ Ашанинъ посл каждаго выхода его на сцену. Но Вальковскій не смущался: „погоди, братъ, отвчалъ онъ ему съ торжествующей улыбкой, — прідетъ Василій Тимофевъ, онъ меня не хуже тебя красавцемъ роспишетъ!“ Василій Тимофевъ былъ театральный парикмахеръ, большой искусникъ своего ремесла, и закадычный другъ Вальковскаго, возлагавшаго на него на время своихъ отсутствій по театрикамъ „вс свои дла, — а въ томъ числ и надзоръ за «Маргоренькой», ужасно рябою, и столь-же легковрною швеей, которую «фанатикъ» готовилъ на сцену, на роли свтскихъ кокетокъ…