Четверть века назад. Часть 1

— Ахъ, какъ часто, почти вскрикнула она, — какъ часто, съ тхъ поръ какъ я живу въ Россіи, приходили мн эти мысли въ голову!.. И скажите, неужели вотъ только вы… и я — краска на мигъ вспыхнула въ ея лиц: въ другую минуту она не прибавила бы этого «я,» — думаемъ объ этомъ?… Мн никогда не случалось слышать ни отъ кого… будто это совсмъ ненужно… Я разъ говорила объ этомъ съ дядей, онъ мн отвтилъ что-то, что, я помню, меня не удовлетворило… Онъ какъ-то говорилъ, что «разомъ нельзя; что надо готовить ис… „исподволь,“ произнесла съ нкоторымъ усиліемъ Лина необычное ей слово.

— Желзная рука Петра, сказалъ на это Гундуровъ, — оторвала насъ отъ народа. Мы, высшее, такъ называемое образованное, сословіе, мы давно перестали быть Русскими!.. Мы давно стали нмы на его вковой стонъ, глухи къ его вковымъ страданіямъ… Мы сыты отъ голода его… Что же васъ удивляетъ это общее кругомъ васъ равнодушіе къ нему, княжна?…

— Но вдь тогда онъ самъ, сказала она, — самъ можетъ потребовать наконецъ…

— Какъ на Запад? возразилъ молодой славистъ. — Нтъ. Онъ закачалъ головою;- нтъ народа въ мір, который былъ бы такъ чутокъ къ своему историческому предопредленію. Въ немъ лежитъ инстинктъ своего великаго будущаго. Онъ вритъ въ него, вритъ въ исконную связь свою со своимъ законнымъ, земскимъ царемъ, подчеркнулъ Гундуровъ, — и ждетъ… Онъ перетерплъ удльную усобицу, татарскую неволю, перетерплъ Петровскій разгромъ. Онъ перетерпитъ со своимъ святымъ смиреніемъ и ныншнее неразуміе, ныншнюю постыдную близорукость…

— Вотъ видите, смиреніе! произнесла неожиданно княжна;- покойный папа всегда говорилъ: „смиреніе — сила…“

Она какъ бы уличала его въ противорчіи его личнаго, бунтующаго при первой неудач, чувства съ этимъ вковымъ „святымъ смиреніемъ“ народа… Гундуровъ такъ понялъ это по крайней мр, и нсколько смутился.

— Да, сказалъ онъ, не совсмъ справясь съ собою, — а между тмъ эта бдная… великая и бдная родина наша, повторилъ онъ, — вся она изнемогла подъ гнетомъ крпостнаго права, вся она кругомъ изъязвлена неправдою, насиліемъ… до мозга костей ея уже проникла и пожираетъ ее эта проказа рабства… А годы летятъ, крылья связаны и знаешь, ничмъ, ничмъ не въ силахъ ты послужить ей, ничмъ, даже въ виду отдаленнаго, лучшаго будущаго. Вдь вотъ что ужасно, чего нтъ иногда силъ вынести, княжна!..

— Знаете, — Лина тихо улыбнулась, — я врю въ предчуствія; мн что-то говоритъ, что не всегда будутъ у васъ… у всхъ… крылья связаны, какъ вы говорите. Вы такъ молоды, вы еще можете увидть это „лучшее время…“

— Оковы рухнутъ, и свобода
Васъ встртитъ радостно у входа,

пронеслась въ памяти Гундурова запрещенная Пушкинская строфа…

— О, еслибы вашими устами, да медъ пить, Елена Михайловна! вскликнулъ онъ съ мимолетной улыбкой. — Вотъ дядюшка вашъ, онъ государственный все-таки человкъ, говоритъ также, что это „теченіе должно измниться…“ О, еслибы суждено мн было когда-нибудь послужить освобожденію моего народа!.. Но когда, когда вздумается этому „теченію измниться?“ Князь Ларіонъ Васильевичъ сегодня показался мн удивленнымъ, когда я сказалъ ему, что я не честолюбивъ. Но, скажите сами, какое же честолюбіе достойно честнаго человка, — а говорю о людяхъ моего поколнія и понятій, — когда оно должно идти въ разрзъ съ тмъ что дороже, что должно быть дороже ему всего на свт?… У меня было свое, скромное дло, но все жё, хотя побочнымъ, не близкимъ путемъ, оно могло служить… Я надялся, многое могло быть разъяснено, дойти, перейти въ общее сознаніе… И то вырвали изъ рукъ!.. Поневол теперь, закончилъ онъ, тяжело вздохнувъ, — приходится стиснуть зубы и искать забвенія въ Гамлет!

— Бдный Гамлетъ! робкимъ какъ бы упрекомъ послышалось ему въ голос Лины…

У Гундурова ёкнуло въ груди…

Но княжна какъ будто не хотла дать ему случая къ отвту. Она заговорила о своей роли Офеліи. Роль эта ей очень нравилась.

— Во всемъ Шекспир, кажется, нтъ боле поэтическаго женскаго характера… Да, Корделія! вспомнила она.

— А Джульета? сказалъ Гундуровъ.

— Нтъ, — она покачала головой, — они тамъ оба съ нимъ такіе… — она искала слова, и не находила его, — такіе безумные! И она засмялась;- можно ли представить себ ихъ стариками? Оттого Шекспиръ, можетъ быть, и заставляетъ ихъ умереть такъ рано…

— Отчего же возразилъ онъ, — и у стариковъ можетъ такъ же горячо биться кровь…

Она вдругъ задумалась.

— Да, это правда!.. Только все же мн больше нравится Офелія… Какой поэтъ этотъ Шекспиръ! Какъ умираетъ она у него чудесно! молвила она, устремивъ безотчетно глаза впередъ, въ тотъ уголъ гд препирались Духонинъ, Факирскій, и подсвшій къ нимъ Свищовъ.

А изъ того угла, не прерывая разговора, жадными глазами слдилъ за каждымъ ея движеніемъ студентъ:

— Читали вы ея послдній романъ? спрашивалъ онъ у Духонина.

— Какой?

— Le compagnon du tour de France, проговорилъ онъ заглавіе коверканнымъ французскимъ произношеніемъ.

— Нтъ, не читалъ. Онъ, кажется, запрещенъ?

— У насъ, извстно, вс хорошія вещи запрещаютъ! Я его все-таки имю…

— Здсь?

— Да. Желаете прочесть?

— Одолжите, если можно.