Чернилами добра и зла

У каждого, пока он не усоп,
Не ангел за спиной, не справедливость,
А нечто пустоглазое с косой,
Что может стать трамвайным колесом,
Когда на рельсах – масло из оливок.

И зеркало смеётся всё смелей,
В нём грусть ещё, но не осталось страха
Принять меня без пены на скуле
Лежащим на обеденном столе
В последней накрахмаленной рубахе.

Грозу встречаю с гордою спиной,
Презренье к Зевсу выразив, смакуя.
Возможно, Страшный суд и выездной,
Но я плюю на грохот надо мной
И молнию, как снайпершу, слепую.

Хоть и крещён, но крест на кой же шут
Класть на чело – спасёт ли он, незримый?
Я пулю-дуру в сердце приглашу,
Шальную пилигримку – к шалашу,
Чтоб не прошла навылет или мимо —

Ударить в тех, кто лезвия ножа
Боится, как страшится смерти каждый,
Не рифмовавший «ничего не жаль»
С «любовь» и «смерть» в различных падежах,
Что всем незванно явятся однажды.

Молоко Девы Марии

У пыльной грунтовой, у перелеска —
Не то чтобы базар, а место встреч
Для дачников и жителей безвестной
Деревни с вечным чудом на заре.

Там женщина под нимбом полинялым
Смотрела в души, утра мудреней,
У ног её, как белый свет, стояла
Бутылка из-под водки, но не с ней.

А перед той – на нищенской фанере
Читали люди нынешних веков
Во испытанье чистоты и веры,
Что от Марии это молоко.

Средневеково освещая сцену,
Оно белело дарственно земле
Так девственно и цельно, и бесценно —
Без Храму оскорбительных рублей.

И человек, уверовав внезапно,
Взалкал, коленопреклонён глотку,
Припал прощеньем выпить, а не залпом,
Как Сын Небес, к стеклянному соску.

Забыл, блажен, что этот мир несносен,
Неискренен, подделен и – давно,
Вкушая молоко молокососом,
Он чувствовал – божественно оно!

А женщина прощающим началом
Смотрела на него и на века.
Корова отдалённая мычала —
Мария та, не знавшая быка.

Монастыри

Самодостаточность в монастыре,
Где пасека, и сад, и виноградник,
Где руки обнажаются на треть,
И труд им не повинность, а отрада.

Добротна невысокая стена,
Расшитая крестом от искушений,
Но те, преодолев заветы в снах,
Подвязкой женской стягивают шею.

Торгуясь на базаре, за вино
Платя монаху мерой керосина,
Расспрашиваю, что там за стеной,
Дабы понять и монастырь России.

«Бенедектинец, полно, уходи.
У нас с тобой обители похожи.
В них будущее – то, что позади.
И мысль об этом холодит мне кожу».

Я выпью монастырского стакан,
Что к таинству причастия так нужен,
К блаженству подбирать слова в канкан
Для прихожан московских мулен ружей

И питерских священных кабаков
С ещё живой «Бродячею собакой».
Вот колокол ударил высоко,
Зовя к столу – кричать,
молиться,
плакать.

Монолог левого тапка