Человек в искусстве экспрессионизма

Конечно, такая идея, как и большинство прокофьевских идей, была неразрывно связана с поисками выразительного языка. «<…> Сочинять, пока не думая о музыке <…> а заботясь о создании новых приемов, новой техники, новой оркестровки <…> изощрять свою изобретательность <…>», – писал Прокофьев Мясковскому в самом начале 1924-го¹¹. А полгода спустя, обдумывая будущий «большевицкий балет», констатировал для Сувчинского: «<…> в сущности, чем меньше сюжетности, тем лучше: чем проще он, тем больше выиграет музыка. Надо просто поймать за хвост какую-то идею. Какой-то завиток. И установить его на сцену»¹².

Замысел балета о двух ключах был предложен Дягилеву 21 июня 1925-го и тотчас же отвергнут им: «<…> я не хотел бы ни символических фигур, ни конструктивных костюмов»¹³. Тем не менее тот же Дягилев, всегда чуткий к веяниям времени, двумя с половиной годами ранее «заговаривал <…> о коротком балете без сюжета, т[о] е[сть] о “танцевальной симфонии” длиной минут в двенадцать, к которой будут придуманы танцы»¹⁴, – а в бессюжетных балетах вряд ли возможно обойтись без «символических фигур».

В 1920-е на музыку Прокофьева в разных странах поставлено семь таких балетов¹⁵. Этот тип зрелища интересовал композитора не менее, чем «балет с тенями, как с действующими лицами», предложенный Николаем Рерихом 17 декабря 1921-го¹⁶; а также «небольшой, минут на пятнадцать, кукольный балет», предложенный Михаилом Ларионовым 26 марта 1924-го¹⁷. В следующем году подобный «кукольный балет» был Прокофьевым написан и оказался решенным как «спектакль о спектакле». «Трапеция», премьера которой состоялась 6 ноября 1925 года в Германии, – это камерное представление в пяти картинах, где «куклы» (балерина, грубияны, прыгуны) играют себя самих, а в завершение главная героиня гибнет от взрыва хлопушки, создавая отчетливую перекличку с детской жестокостью «Шута» (премьера 17 мая 1921-го).

Заказчик и постановщик «Трапеции» Борис Романов придумал для нее оригинальное оформление: «Балет я собираюсь ставить на декорациях из веревок, хорошо натянутых. Вы представьте себе декорацию ажурную, сплетенную из раскрашенных жгутов, которая будет давать большую возможность для хореографии и притом свежую возможность – т[ак] к[ак] можно будет артистам впрыгивать в стены, если можно так выразиться, и на них продолжать танцевать в воздухе»¹⁸.

В оформлении «Стального скока» (премьера 7 июня 1927-го) идея переплетенных жгутов неожиданным образом трансформировалась: «Декорация пролога представляет собой сетчатый экран на первом плане. На нем проектируются фигуры. Колебанием света удлиняются тени, что способствует большей выразительности. Акт первый: вокзал с четырьмя площадками, канатами и лестницами; два плана металлических сеток. Антракт: перестроение декораций на ряд колес с системой приводных ремней»¹⁹.

Работе над «Скоком» предшествовало знакомство Прокофьева с проектом «Памятника 26 бакинским комиссарам», придуманного Георгием Якуповым, архитекторами Владимиром Щукб и Владимиром Гельфрейхом (1923). Международную выставку современных декоративных и промышленных искусств в Париже, где в июле 1925 года помещался этот проект, композитор осматривал с большим интересом: «<…> Он [Якулов] выставил ряд моделей своих декораций для московских театров, также проект памятника <…> Как конструктивные декорации, так и памятник (огромная многоэтажная башня, спирально взлетающая вверх) меня очень поразили <…>»²⁰.

Вадим Гаевский называет Якулова «конструктором будущего, конструктором утопий», подчеркивая его «<…> убежденность в том, что Россия развивается по строгим конструктивистским законам: происходит великое освобождение от сельскохозяйственного ярма, превращение крестьянской страны в городскую индустриальную, и поэтому символами ее должны стать железнодорожный поезд (в первой картине появится локомотив) и завод (огромная заводская машина окажется в центре второй картины)»²¹. Конструктивистский стиль мышления – строгий, ясный, графичный, как четкая модель прекрасного будущего, и являющий прямую противоположность лирической разнеженности и гуманистическим «страстям» романтизма – в принципе привлекал Прокофьева. Даже в балете Анри Core «Кошка», в целом охарактеризованном в Дневнике как «дрянь» (27 мая 1927-го), композитор специально отметил «недурные конструктивистские декорации – операционную комнату»²².