Человек из раньшего времени

Весна в Петроград пришла особенно рано. Непривычно в конце марта было и Бубецкому, и освоившемуся в столице за последние месяцы Папахину видеть, особенно после размытых и неопрятных деревенских пейзажей, практически полностью вымерзшие лужи, освобожденные холодными ветрами от слякоти дороги, насквозь проветриваемые улицы. Озябший, стылый воздух весны 1917 года, так стремительно ворвавшийся, как и недавняя революция, в российскую столицу обнажил как будто всю ее беспомощность – ямы и рытвины на дорогах, знавших разве что брусчатку со времен Петра Великого, швы и трещины на стенах домов, до того укрытых инеем, ударенные морозом деревья, не успевшие еще покрыться первой порослью молодой листвы, но уже встретившие и принявшие на себя беспощадный удар северного ветра.

С непривычкой глядя на эти весенние пейзажи, не внушавшие первый раз за много лет никаких добрых надежд, шли Бубецкой и Папахин в Зимний дворей. На входе их встретил адъютант Гучкова.

– Иван Андреич? Александр Иваныч хочет поговорить с Вами и просил чтобы Вы сразу по прибытии во дворец посетили его.

Князь и Папахин переглянулись и молча последовали за провожатым. В кабинете Гучков сидел, зарывшись с головой в какие-то бумаги. Вид у него был бледный и удрученный, но при виде Бубецкого он несколько оживился и вышел из-за стола, чтобы горячо пожать ему руку.

– С возвращением Вас, Иван Андреевич! От лица Временного правительства России благодарю Вас за отлично проделанную работу…

– Судя по газетным откликам, Ваши слова далеки от истины, – потупил взор Бубецкой.

– Ну когда мы обращали внимание на лай из подворотни? Мы же с Вами русские дворяне, и нам не пристало вступать в пререкания с прессой, чья главная задача – лаять на новое правительство – была внедрена с представлениями о демократии. Видите ли, русский человек априори во все времена рассматривает демократию как вседозволенность. Свободы и анархия в представлении россиянина стоят на одной доске…

– Может быть, Вы и правы, Александр Иваныч, но в данном случае не прислушиваться к мнению общественности – верх самонадеянности. Глашатаем этого мнения в нашем случае стала не абстрактная, лающая, как Вы изволили выразиться, пресса, а Кони и Короленко, которые помимо общественного авторитета, пользуются моим безграничным уважением.

– Короленко – понятно, а Кони – царский чиновник. Его-то за что уважать?

– Ну хотя бы за то, что в моей памяти еще свежи события 1878 года.

– Вы об оправдании Засулич? Так ведь, во-первых, много воды утекло, а во-вторых, существенно изменилась обстановка. Еще вчера Кони мнил себя революционером каких свет не видывал, вступая в неприкрытую конфронтацию с Набоковым и Победоносцевым по любому удобному поводу. Однако, стоило революции победить, стоило ему взвесить все за и против не теоретически, так сказать, а практически, как его эйфорию как ветром сдуло. Вот он уже и не рад потере всех дворянских привилегий, хотя еще вчера, как он считал, ему нечего терять и в борьбе за торжество законности он готов чуть ли не голову сложить. За это креслишко в Госсовете он держится как за спасительную соломинку в океане революционных будней, и оставили-то мы этот орган сугубо из жалости к нему, понимая, что, не будь его, сидеть бы ему уже на Вашем месте в крепости или – чего хуже – болтаться на виселице.

– В Ваших словах чудовищная правда, – пробормотал Бубецкой, внимательно вглядываясь в собеседника. – Вы даже сами не представляете, насколько Вы правы. И Кони тут совершенно ни причем. Дело в том, что добрая половина из тех, кто вчера, как Вы говорите, готов был голову сложить во имя дела революции, сегодня, видя все реалии действительности и тот разрыв, который образовался между идеей и ее воплощением, готов в той же мере повернуть вспять. И держу пари, что и Вы временами не далеки бываете от этой идеи…

На этот раз в точку попал Бубецкой – Гучков опустил голову и прошел вглубь кабинета.

– Отчего такое упадничество в голосе, Иван Андреевич?

– Ну хотя бы от того, что перед моими глазами во время давешней командировки предстала ясная картина следствия противоречий между обещаниями народу и правдой. Обещали одну аграрную политику – в результате получилось нечто иное, а следствием всего этого стало массовое кровопролитие. И речь даже не об удмуртских крестьянах, а о том количестве невинных жертв, которые влечет за собой черный передел, стихийно организуемый на местах крестьянами без какого бы то ни было – отрицательного или положительного – вмешательства государственной власти!

– Это все понятно, – заблеял Гучков, пытаясь отмахнуться от Бубецкого как от назойливой мухи, – однако аграрная политика находится вне сферы моего влияния. Я прекрасно понимаю, о чем Вы говорите, но вопрос этот требует детальной и тщательной проработки, а в стенах этого кабинета в таком составе нам не удастся ничего сдвинуть с мертвой точки…

– Тьфу, говорильня, – не сдержался Папахин.

– Простите, Анисим Прохорович, Вы имеет свой взгляд на этот счет? – издевательски посмотрел на него хозяин кабинета.