Человек из раньшего времени

– Я-то сам с Лямбургской губернии, с хутора Степановского. Из крестьян значится. На фронте с самого 1914 года – как, почитай, война-то началась, так и призвали, и с тех пор и Юго-Западный фронт, и Восточный прошел, в самом Брусиловском прорыве участвовал… А тогда, сразу после операции, в 1916 году ранили меня немцы здорово на Восточном фронте. Да и как ранили… газом отравили. И провалялся я в лазарете до самого февраля 1917 года. А там – батюшки! – революция, Вашбродь, и такая тут жизнь пошла… эх, любушка… Солдатские комитеты… Это значит, все, царизму конец, а с ним – и офицерской над нами власти. Сами таперича приказы обсуждаем, сами решаем чаво исполнять, а чаво нет, а ежели кто не согласный – к стенке его и дело с концом.

– И что же многих поставили?

Папахин улыбнулся в усы:

– Да уж было дело. Я сам лично одного командира расчета из винта вдарил…

– Хорошенькое дело! За что же это?

– А он пайку солдатам дюже маленькую выдавал, а офицерам в два раза больше.

– Так это же по уставу положено!

– Да плевать мы хотели на энтот устав! Кто кровь свою проливает? Кто Родину от немца защищает? Солдат, а не офицер. Офицер в штабе сидит, так куда ему сил девать, на что ему такая пайка?! Вот и рассудил комитет, что пайку уравнять, а после и вовсе для офицеров сократили в половину солдатской! А этот все равно – знай себе больше отмеривает. Ну мы ему раз сказали, другой раз, а на третий раз заваруха у нас вышла. Ну мне хлопцы и говорят – я громче всех спорил – «А ударь-ка его, брат Папахин, из винта!» Ну а меня просить два раза не надо. Я ежели за дело революции – всегда на такие веселые дела готовый. И ударил! Медаль дали…

– Ты что же, и в комитете был?

– А то, как не быть. Первый секретарь солдатского комитета шестнадцатой армии Восточного фронта!

– А как же потом в столице оказался?

– Так нехитрое ж дело. Тимоха наш, Кирпичников, что всего фронта комитетом командовал, в Петрограде почитай революцию и начал. Ну и меня выписал… Скучная, я Вам скажу, жизнь тут у нас пошла. Власти никакой. Хоть меня и в Совет солдатских депутатов делегировали, а все же тут на все озирайся да оглядывайся, да слова не скажи, да мысль не выскажи. То ли дело фронт – чуть что не по нам, сразу за наган али за шашку. Мало ли офицериков золотопогонных порубали в кровь… А тут только руки поднимай… Нет, жизнь скучная. Все ж таки я думаю, что каждый должен своим делом заниматься…

– Что ты имеешь в виду?

– Ну солдатское дело, ясно, воевать, а депутатов – голосовать.

Бубецкой рассмеялся:

– Эх, если бы все, включая министров правительства, рассуждали так же как ты, что бы за жизнь наступила. Масленица просто!

– Вот и Вы так судите, и правильно. Коли Вы стало быть поверенный там али следователь – Вы и расследуйте, а я так понимаю, что для защиты к Вам приставлен. Оно ведь знаете, вотяки какие бывают. Вот с нами служили трое – ох и злые. Двоих то немец взял, а вот один в комитете в одном командовал. Так он офицерам своим руки-ноги рубил, а после только казнил. Злой до жути.

– Из фабулы дела, которое мы с тобой едем расследовать, нрав вотяков немного обрисовывается.

– А чего они там, супостаты, учудили?

– Ритуальное убийство. В жертву человека принесли.

– Ну я ж говорю – дикари. С ними только во, – Папахин выхватил из ножен шашку и положил ее на столик перед Бубецким. – Или во, – ту же манипуляцию произвел он со своим наганом.

– Ну это лишнее…

– Ничего не лишнее, Вашбродь. Времена счас такие, что вернее уж занадобится, чем пылится в кобуре будет.

– И еще, Анисим. Не называй ты меня Вашбродь. Напоминаю тебе, что твоя революция отменила сословия, стерла их, теперь все равны и права имеют одинаковые.

Папахин снова улыбнулся:

– Так то привычка. Ну не гневайтесь, отучусь.

В Вятку приехали в шестом часу утра. Двое с половиной суток длилось путешествие, и оно, будучи лишенным каких бы то ни было удобств, порядком измотало как Бубецкого, так и привыкшего к лишениям Папахина. Посему они проехали на извозчике с вокзала в доходный дом и проспали там до самого вечера, пока не явился за ними становой пристав Урлов – тот самый, что обнаружил покойника. Он должен был сопроводить их в Мултан.

– Послушайте, а кого-нибудь уже задержали по этому делу?

– Ясно, задержали.

– Кого же?

– Девчонку, что труп обнаружила.

– И где она теперь?

– В Мултане, в сарае сидит. Я к ней жандарма приставил.

– Зачем же ее-то?

– А кто ее знает, может она и убила? Ее первую на месте поймали. Причем сам поймал, – последние слова произнесены им были с чувством какого-то особенного удовлетворения.

– Ну и дурак, – не сдержался Бубецкой.

– Отчего?

– А оттого! Как тебе 15-летняя девчонка могла отрезать голову? Знаешь, какая тут силища нужна?! Болван, освободить по прибытии немедленно. И извиниться.

– Ну уж еще чего, велика птица!

– Ты что, комиссара не слушаешь, сука?! – взревел Папахин, инстинктивно хватаясь за эфес шашки.

– Ну ладно, ладно, будет сделано…

– Личность убитого установили?

– Так точно. Ефим Зернов, крестьянин местный.

– Анализ крови брали?

– Брали. Пьян.

– С кем пил накануне, что жена говорит?