Человек из раньшего времени

– Эх… кабы жена… так мы ее-то и не допросили, сволочь такую…

– Вот и хорошо. Утром ее ко мне на допрос, девчонку освободить. Анисим, будь неподалеку, после допроса будет к тебе распоряжение!

В Мултан приехали ночью, расположились на станции. Поспать удалось часа два, не более – с наступлением рассвета Бубецкому не спалось, не терпелось скорее приступить к расследованию.

– …Дык вечером, когда я его и видала-то последний раз, был он с Фомой Толчеевым, с Чульи кузнец. Они у нас в кабаке-то вперед пили, а потом в Чулью пошли. Студова и не воротился кормилец наш…

– Был ли еще кто с ними? – прерывая причитания вдовы, спрашивал Бубецкой.

– Нет, вдвоем только.

– Анисим!

Из-за двери взошел Папахин.

– Слушаю, Вашбродь.

– Бери Урлова и поезжайте в Чулью. Найдите там кузнеца Толчеева и тащите его сюда.

– Есть!

Когда Анисим ушел, вдова погибшего решила пожаловаться пришлому человеку на свою тяжелую судьбу.

– Да ведь чего они, Ваше благородие?! За что ж моего-то?

– Уж не знаю. В телеграмме, поступившей на имя министра юстиции, сказано, что подозревается ритуальное убийство. Бывало у вас раньше такое?

– Давненько не было. Лет уж как сорок не было. Да и сама-то не помню – разве бабка сказывала. Да, давно уж, взяли одного, кишки у него взяли. Тогда холера была, уж много как народу выкосила. Ну старики собрались, подумали да и решили. Дак ведь они не так решили-то, а прежде спросили у того, у кого… согласен ли он? У них, у старых вотяков, такое предание есть, что только кто согласный живот свой отдать, только того и брать можно. А мой-то, Ваше благородие, ни в бога ни в черта не верил, не мог он согласиться на такое. Да и если Вы, к примеру, на Толчеева думаете, то он-то уж точно не мог такого сотворить.

– Это почему?

– Жертвы-то вотяки приносят, а он не вотяк вовсе, а анык. А у них такого обычая отродясь не было…

Факты Бубецкому сопоставить воедино было пока трудно. Убил, скорее всего, Толчеев – это было понятно. А как же дальше? Зачем он это сделал? Пьяное убийство? Не похоже, по этому делу голов не отрезают. Ритуальное, как сказала вдова Зернова, исключается, да и сам Бубецкой с трудом верил в эту версию. Так зачем же тогда? Ах, чего ж так долго задерживаются Анисим с приставом в Чулье! Ну да пока есть время, решил Бубецкой почитать привезенный с собой из Петрограда сборник приказов и декретов Временного правительства. Особенно его внимание привлек декрет о земле. В нем ничего не говорилось об изъятии помещичьих земель, хотя намедни Керенский заострил его внимание на том, что именно в этом состояло одно из обещаний, данный чрезвычайным комитетом советам солдатских депутатов. «Странно, – подумал Иван Андреевич, – почему это не сделано?»

Он сидел на станции в комнате, занимаемой становым приставом в моменты его пребывания в Мултане. Здесь же на столе лежали бумаги пристава. Бубецкой стал их читать и наткнулся вдруг на телеграмму, посланную Урловым в Вятку, в губернский комиссариат о том, что на его территории, в том числе в Мултане и Чулье крестьяне захватили самовольно с выгоном помещиков чуть ли не больше половины всех помещичьих земель в округе – в покое оставляли только тех, кто мог дать вооруженный отпор. В телеграммах пристав спрашивал губернское начальство о своем порядке действий в таком случае. Ответ начальства тоже немало занял Ивана Андреевича: «Беспорядков не поддерживать и не плодить, но и за отхем земли не наказывать». Бубецкой мысленно улыбнулся: «Однако, как странно решается земельный вопрос… И точного разрешения нет на конфискацию всех земель, но и противодействия самовольным захватам не оказывается должного… Очевидно, что губком сам не мог до такого додуматься – значит, такая мотивировка ответов исходит из Петрограда… Что же мешает раз и навсегда разрешить эту проблему на законодательном уровне?»

Пока Бубецкой пытался в уме решить сию глобальную проблему, на пороге появились Анисим с Урловым. Впереди себя они вели связанного по рукам и сильно избитого крестьянина.

– Вот, Вашбродь, Толчеев как есть. Чуть не сбег стервец, с товарного поезда насилу сняли…

– Понятно. Били?

– Да уж как собаку, – начал было Толчеев, но был прерван Папахиным:

– Заткнись, подлец. Властям супротивишься, за это и убить могли. Скажи спасибо.

– Хорошо, садись, Толчеев. А вы пока свободны, спасибо. Но будьте здесь же. – И продолжал, обращаясь к арестованному: – Как тебя зовут?

– Толчеев Фома Алексеев, кузнец из Чульи.

– За что тебя задержали, понимаешь?

– Как не понять, уж объяснили. Только не я это.

– А кто?

– Лукьянов Ефим Григорьев…

– Кто это? – спросил Бубецкой, обращаясь к Урлову.

– Староста вотяков. 90-летний старик, навряд ли он убивал.

– А я и не сказал, что он убивал. Он мне велел, а значится, вины на мне нет.

– Это как же? – присвистнул Бубецкой. – Ты человеку голову отрезал, а вины на тебе нет?

– Дак я ж не по своей воле. Мне Лукьянов велел…

– Это не снимает твоей вины. Убийство человека – есть действие осознанное, так что за него ответственность будешь нести в соответствии с уголовным законом.