Человек из раньшего времени

– Ваше Величество!

– Феликс, – царь не сдержал эмоций и обнял гостя. – Как ты здесь?

– Благодаря Ивану Андреевичу. Он собственно и приехал-то, чтобы меня сопроводить.

– А я полагал, у Вас какое-то дело, – смутился государь.

– Нет, ну что Вы! А где же царевич?

– Нездоровится. Отдыхает… Что ж, господа, прошу в дом…

– …Вы спрашиваете меня, почему я не предпринял никаких мер ни тогда, ни сейчас? Что ж, я отвечу. Многие годы мне внушали, что мы – посланники Божьи. Сомнения в этом закрались у меня еще в юношеском возрасте, когда на руках у меня умер мой дед. Как может Божий помазанник вызывать такой гнев своего же народа?.. И одно дело, что он осознанно предпринимает шаги, не прибавляющие ему популярности. Взять хотя бы моего отца. Он осознанно отправил Ваших товарищей на виселицу, а Вас – за решетку. Дед же никак не мог рассчитать такое движение народных масс против себя, принимая постановления о реформах 1861 года. Напротив, после эпохи Николая Палкина, он полагал, что послабления, которые дарует он народу, смогут облегчить участь нашей фамилии, запятнавшей себя рядом предшествующих антинародных выступлений. Конечно, были и промахи – были недальновидные и просто вредные министры, мракобесы, казнокрады, которые в конечном итоге эту его реформаторскую политику парализовали. Но ведь начинание-то было великое! И из его уроков каждое последующее поколение должно было сделать вывод. Мой отец его не сделал. Да и событий особо ярких, кроме несостоявшегося покушения 1887 года, на его долю не выпало. Со мной же такие события начали происходить со дня воцарения. Ходынка, это прозвище… Потом революция 1905 года, Цусима, война… Я понял, что Бог явно отвернулся от меня, что он не видит моего пребывания на престоле в качестве своего промысла. И руки мои опустились. Опустились они потому, что кроме Бога есть еще одна власть на земле, которая может вознести до небес, или забросить в самые глубокие недра – как уж сама захочет. Это народ. Я смотрел в его глаза и понимал, что он не поддерживает меня. Не осталось у меня опоры. А потому я самоустранился, предоставив этому народу возможность самому выбрать себе правителя и тот путь, следование которым сделает, на его взгляд, его счастливым. Что им и было сделано.

– Вы полагаете, что народ может управлять сам собой?

– Нет, я так не полагаю. Но они хотели проверить, хотели попробовать – чем же я был волен их сдержать? Ради Бога, пробуйте. До Вас пробовали Робеспьер и Марат, Гарибальди и Костюшко, Гапон. Все кончилось плачевно. Потому как каждому свое…

– Скажите, а вы не опасались за свою жизнь? Никогда не мелькало такой мысли?

– Что ж, мелькала. И мелькает до сих пор. Знаю одно – в ту минуту, когда примут решение расправиться со мной, как сто пятьдесят лет тому расправились с Людовиком и Марией-Антуанеттой, я ничем не смогу помешать. А вот гнев на себя свыше навлекут такой, что не один век после отмыться не смогут. Несколькими выстрелами или петлей я один смою весь тот позор и все те ошибки, которые историей отнесены на счет нашей семьи. А вот тот, кто этот выстрел сделает или эту петлю подвесит, обречет и себя, и весь народ на многовековые страдания. Так что неизвестно, кому больше повезет.

– Однако, Вы фаталист. Никак не ожидал услышать такое от царя.

– От царя Вы бы такого и не услышали. Я царь бывший, «отставной», лицо гражданское, да еще и арестант. Так что мне теперь можно.

– Что же делать, Ваше Величество? – спросил молчавший до сих пор Феликс, стоя у окна и глядя неотрывно на сидящих в беседке в саду княжон. – Что теперь делать? Грядет новая революция, куда более кровавая и бесцельная, которая повергнет Россию в невиданный доселе хаос… Как спастись в грядущем огне?

– Смотря что ты имеешь в виду. Если ты о себе как о личности, то…

– Нет, я о народе. Что может сейчас спасти его? Ну, кроме чуда, разумеется?

Государь улыбнулся.

– Русского человека, да и вообще любого человека, а нашего особенно всегда могло спасти только одно. Я же только что рассказывал тебе, что есть две власти под Луной – бог и народ. И если заблуждается народ, не видит исхода в том, что творится на земле его, то выход только один – к Богу.

– Но ведь весь народ не пойдет разом в церковь и не покается.

– А ты с себя начни. Сам обратись в веру православную. Открой сердце и душу Господу. Пойми, нет у тебя на земле больше покровителя и помощника, кроме Него. Я оказался в тупике, когда бежать некуда было – и понял это. А понял бы раньше, может и удалось бы предотвратить все это кровопролитие… Вот Вы, Иван Андреевич, спрашиваете, почему я февраль не остановил? А потому что хватит с меня и Кровавого воскресенья. Новое кровопролитие только потому, что один человек, вопреки желанию Бога и народа – двух носителей власти – захотел ничем не ограниченного самодержавия? Ну уж нет. Не стоит оно того. Да только понял я это поздно, отречься надо было сразу после коронации, в 1896. И обратиться к Богу, ибо нет у нас, слабых и грешных маленьких людей, помимо Него прибежища.