Быть осьминогом

Свой воскресный вечер я постоянно провожу у Скворцовых, все еще надеясь, что мой философ вернется. И хотя он надевает пуленепробиваемый жилет, когда разговаривает со взрослыми, я все-таки вижу, чего ему больше всего на свете хочется. Хочется сесть за свою последнюю парту. Хочется смотреть на корявый дуб из школьного окна. Хочется наблюдать за тем, как меняется лицо Саши Протасовой, когда она улыбается или смеется. У Егора прекрасная семья: очень вежливая и улыбчивая мама, немного робкая, легко краснеющая, обожающая своего сына, но вынужденная сдерживать свои чувства, чтобы не вызвать раздражение у подростка. Отец – всегда немного уставший, очень спокойный, с печальной улыбкой и колючим, небритым подбородком. Он мало разговаривает и больше приглядывается к собеседнику, но мне предложил даже сыграть в шахматы. Иногда я засиживаюсь допоздна, потому что в этой небольшой квартирке без ремонта с кое-где ободранными обоями так тепло и уютно, а дома – пустынно, одиноко и брр… иногда страшно.

С мамой Егора у нас состоялся откровенный разговор, пока никого не было дома: мальчик выгуливал японского хина Тоторо, а отца срочно вызвали на работу (он полицейский, а это не менее ответственно, чем быть классным руководителем).

– Евгений Леонидович, я даже не знала, что у Егора есть такие верные друзья. Переживала, что он всегда один, – Екатерина Максимовна заваривала зеленый чай, а я разливал по мисочкам малиновое варенье.

– Вообще-то он очень скрытный и мало общается с одноклассниками, – счел нужным добавить я.

Женщина подхватила распавшуюся толстую рыжую косу и закрепила на макушке.

– Скажите, он ведь не упал, да? Он подрался? – она так упрямо смотрела мне в глаза, что я не мог соврать.

– Точнее, его избили, – кивнул в ответ.

– Значит, это тот мальчик, который постоянно извинялся? – у нее задрожали руки, и она спрятала их на коленях.

– Мальчик, который извинялся? – это меня удивило: неужели Громов все-таки приходил?

– Мне очень хочется, чтобы он научился взаимодействовать со сверстниками. И чтобы научился давать сдачи, если его бьют, – она серьезно покачала головой и взяла чашку, но не отпила – задумалась.

– Тот мальчик. Он не то чтобы плохой… – я растерялся, не зная, какое слово следует подобрать. (Филолог!)

– Я знаю. Мне нравится и эта девочка, которая приходит к нам в гости, – Вика. И я рада, что у Егора такой внимательный классный руководитель. Вы и представить не можете, каким он был в детстве. Таким веселым, общительным… и он так много смеялся!

– Егор? – вот уж действительно невозможно представить!

– Старший брат был для него кумиром. Он научил Егора читать и фотографировать. Они даже сами проявляли фотографии. А еще постоянно о чем-то спорили. Миша, бывало, прибегал на кухню: «Мама, наш Егорка вырастет гением!» Он всегда был не по годам взрослым и очень умным. Между ними разница – десять лет, а они были лучшими друзьями! – Екатерина Максимовна заметно побледнела, и я испугался, что она вот-вот упадет в обморок.

– Миша – это ваш старший сын? – уточнил я, предчувствуя что-то ужасно нехорошее.

– Он погиб в восемнадцать, – голос дрогнул.

– Сочувствую…

– А Егор выжил, хотя они были в одной машине.

– Егор что… – я догадался, и мне стало жутко, – винит себя в смерти брата?

Входная дверь открылась, и счастливый Тоторо с заливистым лаем прыгнул ко мне на колени…

После этого случая я долго не мог прийти в себя, все время мысленно возвращаясь к нашему разговору. Вот тебе и Тормозок. Вот и аутист. Умственно отсталый. Дурачок. Как только ни называли его ученики и учителя, а ведь каждый ребенок – главный герой какой-нибудь истории, и пока не прочтешь – ничего не узнаешь.

Не стал проверять тетради и сразу лег спать и, конечно, не смог уснуть. Решил воспользоваться любимым лекарством:

– Привет, не спишь?

– Привет… Опять переживаешь за своих зайчиков-одуванчиков?

– Да, а как ты догадалась?

– По-моему, это совсем нетрудно. Ты любишь их больше, чем меня.

– Я люблю тебя! (больше всех зайчиков и одуванчиков на земле!)

– Тогда… давай увидимся завтра?

– Ага.

– Ага-ага?

По-моему, любовь съедает половину человеческого мозга, и я чувствую себя таким счастливым, какими бывают одни дураки.

На следующий день меня ожидал не менее приятный разговор: я наконец-то познакомился с мамой Вики Кирюшиной. Степенная, интеллигентная дама в костюме с иголочки – полная противоположность сестре. Как только она вошла в кабинет, сразу же смерила меня высокомерным взглядом.

– Здравствуйте, садитесь, пожалуйста, – я почувствовал некоторое стеснение, которое всегда испытываешь в присутствии людей, в чем-то вас превосходящих. Синдром чеховского Червякова, прямо-таки сказать-с. Осталось только приправлять свои фразочки соусом из словоерсов.

Кирюшина даже не подумала сесть.

– Я ненадолго. Просто пришла сказать, чтобы вы оставили мою дочь в покое!

– И все-таки присядьте, – я попытался внушить себе, что в этой ситуации учитель – хозяин положения. – Я желаю вашей дочери только добра.

– Добра? Хотите опозорить нашу семью? – на переносице пролегла тяжелая складка, и все лицо сделалось некрасивым.