Будущее ностальгии

В 1993 году на Дворцовой площади появился новый призрак. По соседству с Дворцом Республики были установлены стальные леса с полотнищем, представляющим собой фасад Берлинского городского дворца в натуральную величину в точном месте расположения разрушенного здания. Рядом с Дворцом Республики было установлено гигантское зеркало, чтобы создать иллюзию полноценной длины Городского дворца. Нарисованный фасад был золотисто-коричневого цвета, создавая впечатление, что стены Городского дворца отражаются в тонированном остеклении Дворца Республики, будто все это происходило в какой-то анахронистической исторической ролевой игре. За конструкциями лесов в павильоне состоялась выставка, представляющая историю разрушенного Городского дворца и проекты будущей реконструкции площади. Полотнище представляло собой точно выстроенную иллюзию trompe l'œil фасада разрушенного замка, но выглядело это вовсе не как обманка. Каждый день тысячи людей посещали выставку, и ее успех превзошел все ожидания. Гостевая книга разрывалась от комментариев, в основном содержавших гневные выпады в адрес Уолтера Ульбрихта или относительно прославления призрачной красоты Городского дворца. Внезапно все окончательно прониклись мыслью, что здание Шлютера должно быть воссоздано, потому что, как сказал мне экскурсовод в сувенирном магазине, «оно просто всегда было там». Это была прекрасная иллюзия trompe l'œil, которая свела воедино традиции барокко и постмодернизма. Полотнище Городского дворца именовалось занавесом — намек на железный занавес, только этот был предназначен для того, чтобы люди смогли объединиться и преодолеть разрушение. Сьюзан Бак-Морсс называет это «блестящим примером воплощения постмодернистских принципов; то, что не могло быть разрешено политически, было решено эстетически: псевдо-Дворец, сделанный для того, чтобы дать псевдонации псевдопрошлое. Это редуцирует национальную идентичность до туристического аттракциона и ставит театральную постановку с немецкой нацией в роли тематического парка»[492].

Но это было именно то, чего хотели избежать архитекторы баннера. Герд Пешкен[493] и Франк Августин[494] комментируют, что они не собирались уничтожать Дворец Республики; совсем наоборот. Зеркало не предназначалось исключительно для того, «чтобы подчеркнуть размер здания, а скорее для того, чтобы создать тонкое искажение визуального эффекта, возникающее благодаря его фасеточной структуре. Нам бы хотелось увидеть вибрацию цветов на барочном фасаде, усиленную с помощью техник репрографии[495], таких как растворение поверхностей в точках или в скоплениях точек, как в картине Роя Лихтенштейна. Стеклянный фасад можно было бы оживить таким образом, чтобы прохожие увидели, в зависимости от их положения в пространстве, либо целый и невредимый Городской дворец, либо его руину»[496].

Алан Бальфур[497] отмечает, что эти чередующиеся образы неповрежденного и разрушенного Городского дворца станут подлинным памятником истории Германии, гораздо в большей степени, чем Городской дворец, непосредственно воссозданный в камне.

Таким образом, зеркало в данном случае служило не для отражения, а для преломления, было пространством для рефлексирующего мышления, а не для буквального воспроизведения. Это должно было быть зеркало Борхеса, ведущее к потенциальным мирам будущего, а не к дотошному воссозданию прошлого. Архитекторы предлагали построить современное здание за фасадом и оставить полотнище в качестве экрана для будущих рефлексий на тему истории. Это пространство замышлялось не как тематический парк немецкой нации, а скорее как город рефлексирующих воспоминаний, где тонированные стекла Дворца Республики и trompe l'œil фасада Городского дворца отражали бы друг друга.

Полотнище баннера можно сравнить с обернутым Рейхстагом, самым успешным проектом Христо, только в последнем случае реальный исторический фасад был покрыт мерцающим экраном, тогда как здесь экраном был обернут пустой участок. И все же, если обернутый Рейхстаг Христо был воспринят как фестивальный проект, который позволил берлинцам легче относиться к своей истории и играть с ней, полотнище с изображением фасада, которое закрывало пустые леса, убедило берлинцев в необходимости реального воссоздания.